Вахтанг Орбелиани. Повесть о Петергофе, или о парках, садах и дворцах государевых, кои я лицезрел и описал...


"Повесть о Петергофе" (или "Описание Петергофа") Вахтанга Орбелиани дошла до нас в четырех рукописях. Это рукописи S 2770 и H 610 (Институт рукописей АН Грузинской ССР), рукопись № 271 (Историко-этнографический музей в Кутаиси) и рукопись №23 (18) (Государственная Публичная библиотека им. М.Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде). Автограф не сохранился. Две рукописи были опубликованы. Первая публикация текста "Повести о Петергофе" осуществлена А. Джамбакур – Орбелиани в 1857 году (журнал "Цискари" №9, сентябрь). Самый ранний список рукописи, хранящийся в Кутаиси, был сделан в 1780 году. Он опубликован Д. Брегадзе (см. его исследование "Грузинские писатели в России" (XVIII век), кн. I, Тбилиси, 1958, с. 223 – 341, на грузинском языке) и является оригиналом для настоящего перевода на русский язык. Следует отметить, /с. 138/ что это описание летней резиденции русских царей в древней грузинской литературе не единственное. В поэме "Вахтангиани" неизвестного автора повествуется о переезде царя Картли Вахтанга VI (1675 – 1737) со свитой на жительство в Россию, его жизнь в Москве и Петербурге, имеется также пространное описание Петергофа, который Вахтанг VI, члены его семьи и приближенные посетили по приглашению императрицы Анны Иоанновны.

Вахтанг Орбелиани происходил из известного рода князей Орбелиани, сыгравшего большую роль в развитии политической и культурной жизни Грузии XVII – XIX вв. Он племянник Сулхана-Саба Орбелиани, известного политического деятеля, писателя и лексикографа, приближенного царя Вахтанга VI, и сын Вахушти Орбелиани, военачальника /с. 139/ при дворе царя Георгия XI.

При переезде Вахтанга VI в Россию в его многочисленной свите находилось несколько представителей семейства Орбелиани, в том числе Сулхан-Саба и митрополит Николоз. Вахтанг Орбелиани оставался в Грузии. В 1735 году он приехал в Россию, как предполагают исследователи, с политической миссией. Он жил в Москве, затем в Петербурге и спустя три года вернулся на родину. Посетив столицу и ее окрестности, он создает "Повесть о Петергофе", представляющую собой живое и восторженное описание дворцов, парков и фонтанов созданных по указу Петра I. "Повесть…" пользовалась широкой популярностью и распространялась в списках.

Для передачи великолепия и красоты всего, что предстало перед ним в Петергофе, /с. 140/ В. Орбелиани счел необходимым прибегнуть к художественным сравнениям, метафорам и гиперболам, сохраняя в то же время предельную точность в описании памятников архитектуры и фонтанного искусства. Некоторые из них не дошли до нашего времени — и потому литературное произведение В. Орбелиани приобретает также известную научную ценность. Кроме прозаического сочинения "Повести о Петергофе", перу В. Орбелиани принадлежит несколько стихотворений. Имеются сведения и о его научных интересах. Исследователи творческого наследия В. Орбелиани приходят к заключению, что он был даровитым писателем, многосторонне образованным человеком, большим патриотом и поборником русско-грузинского сближения. /с. 141/



Я, Вахтанг Орбелиани, в августе 25 дня, года 1736, в царствование ее величества, великой государыни императрицы Всероссийской Анны Иоанновны, многие злоключения, выпавшие на долю мою, преодолев, пребывал в державном граде Петербрухе {1}. В ту пору сама великая государыня отправилась в место летнего пребывания своего что воздвигнуто было царем царей, Петром Великим. Туда же и грузинские царевичи, и князья их направились. И как прибыли (оттуда), сказывали дивное о местах тех прекрасных и дворцах, там расположенных. И побудило это меня места сии неведомые лицезреть. И, в подражание друзьям моим, пожелал я в путь отправиться. И взошел я на корабль и по реке, Невой прозываемой, поплыл туда, где палаты царские находились. И по Неве, наконец, к /с. 138/ побережью морскому приплыли и на Запад повернули. Погода была пригожей, и благополучно, спокойным морем, без волнения, ветром благостным овеваемые, плыли мы. И как миновали верст несколько, моряки сказали: "Вот дворцы, что угодно вам лицезреть". И увидели мы, как вдали какие-то строения белоснежные показались. И они же сказали: "То, что в чащах зеленых искрам и дыму подобным кажется, то струи потоков водяных, ввысь взлетающие". Не услышь я и от царевичей, и от людей просвещенных, что воды могут в вышину вздыматься, никогда не поверил бы я в оное.

И когда приблизились мы к суше, то узрел я холмы и луга, рощи и пристани, водами морскими омываемые, то тихими, то бурливыми. И увидел я кущи прекрасные на бреге морском, и диву дался великому, сие чудо рук человеческих лицезрея. И видение Иоанна на Патмосе вспомнилось мне, и взмолился в душе я, дабы язык мой передать смог бы слогом достойным все дивное и прекрасное, что очам моим представилось.

На просторе в треть версты, на краю холма протяженного искусно воздвигнутые строения возвышались. И лучших не знал я и не видывал. И проплыв еще немного, направились мы к палатам царским, к пристани, что была в гавани тихой выстроена. И причалены у ней были суда большие и малые без числа, и военные корабли, и лодки прогулочные разные. И мачты их, точно лес дремучий стояли. И разноцветными флажками украшенные, они на горки, цветами усыпанные, походили. И возвышались со всех сторон ограждающие гавань степи, камнем тесанные и крепости подобные. И стража военная, на них стоящая, спрашивала прибывающих, кто они и куда /с. 139/ направляются. И взошли мы на стены сии {2} и увидели, что по ту строну также воды канала текут. И сдерживаемы были они в месте пространном заграждениями дощатыми {3}, один выше другого расположенными. И сказал про те: "Корабли по водной лестнице сей поднимаются". Не увидевший того людям сведущим не поверил бы. Стоял там помост из досок, дивно выструганных, и подпираемый сваями бесчисленными. И поднявшись на него увидел я нечто чудное, и вспомнил я Павлом сказанное: "Что не узрело око человеческое, сердцем не постигнуть".

Остолбенел я, дар речи потеряв и представление, в частности, на Севере я иль на Востоке. И сказал себе: "Истинно, это Эдем и есть. И здесь мог бы узреть я Еноха и Илью, и здесь древо жизни могло бы произрастать и первый человек пребывать". И почал прародителя Адама укорять я: "Почему был ты изгнан и утратил блаженство жизни невыразимые?" И как только очнулся я, то молвил: "О чем ты, головушка бедовая, думаешь? Откуда тут быть Эдему и откуда же быть тут Еноху и Илье? Там знаешь ты одну реку, четырем другим жизнь дающую, а здесь зришь родники, низвергающие воду, которым несть числа. Там нет обиталища человеческого, а здесь зришь ты строения прекрасные". И подумал я: "Что же это?" И окинул взглядом окрестности дивные, тополями осеняемые, и сказал: "Это и есть дворец царя царей Петра Великого, для летнего пребывания его выстроенный, и для лицезрения коего и приехал я из Петербруха". И как стало /с. 140/ сознание мое ясным, почал я обходить и осматривать места, окрест расположенные. И то, что ногами своими обошел я и что узрел очами своими и познал, то и описал, а чего не познал, о том не пишу.

И предстал я пред местом пространным, с тщанием выровненным, и с малыми водоемами, запрудами образованными. И там, и сям сами собой вздымались ввысь из отверстий бесчисленных струи воды чистые и серебром отливающие, число и разнообразие коих не известно. Из каждого из бесчисленных отверстий, дивно выточенных {4}, вода извергалась разным по виду потоком. Некоторые были подобны великолепным застывшим ветвям дерев заморских. И предстал я пред местом, где из рукотворного камня вставал Самсон, льва повергнувший и двумя руками пасть его разрывающий. И у льва из пасти била струя воды такой высоты, что, клянусь светом дневным, ничего подобного я не видывал. И кабы вода глаголить могла, то поведала бы о судьбе Этери {5} и о многом другом, что не может высказать. И прекрасные, из тесаного камня или мрамора люди, звери или пресмыкающиеся, семидижды изваянные и позлащенные, попарно и насупротив стоящие и сидящие, все они из ружей и пистолей, изо рта или ушей, из пасти и ноздрей, все эти киты, крокодилы, львы и тигры щедро друг на друга потоки воды изливали длинными и короткими струями. И под струями теми искрящимися прошли мы по настилу мраморному. И хотя из-под каждого скопления /с. 141/ камней замшелых вырывались тонкие струйки воды, прохожего они неприятно не обрызгивали. И идучи путем тем, вошли мы в покой трехсводчатый, что дивно весь был выложен несметным числом разноцветных мелких камней. Стены его украшали также разной формы, разбросанные то выше, то ниже, вместилища воды, приятно журчавшей {6}. И в покое том сводчатом на мраморе располагались вазы, кувшины или чаши и большое число иных сосудов, искусно выточенных, золотом расписанных и узорами разными изукрашенных, позолоченных и лазурью отделанных. И изливали они воду струями, подобными емкости сосудов тех, на пол расписной, мозаичных. И затейливые красочные узоры того пола из-под льющейся воды виднелись.

Это творение дивное с обеих сторон обрамляли равномерно чередующиеся террасы, коврами зелени покрытые. А на прекрасном лугу стройные ели неисчислимые, выстроенные рядами и равные по высоте возвышались. И прошли их, и луг, и палаты дворца царского, и все чудеса рукотворные — водометы и источники, мною упомянутые. Все это — и рощи раскинувшиеся, и сады и луга цветущие, и гавань — пристанище кораблей и лодок, и прибытие и отплытие оных, и даль морскую в ее изменчивости — дворец царский обозревал и наблюдал с возвышенности. Ну, а о красоте самого строения того лучше не спрашивайте. Имеющий разум вообразит его сам. И так молвил бы любой, узревший дворец. А про диво-сад, что видел я выше дворца, пред ним и ниже него, я буду повествовать дальше.

В одном конце сада нижнего дом для отдохновения государя Петра находился. Стены его обиты были заморскими тканями индийскими, узорчатыми и расписными затейливо. И стоял там диван, так же тканями богатыми и нарядными застланный, мягкий и к отдохновению призывающий. Увидевшему не позабыть его навеки. С одной стороны дома того был бассейн, по-разному разгороженный. Рыбы диковинные, заморские в нем плавали. И пришедший человек, в колокол ударив, рыб тех вызывал на поверхность. А как уходил он, рыбы на дно погружались.

Дом сей искусно разные с проемами решетчатыми ограды окружали {7}. Вокруг водометы дивные, ввысь стремящиеся, и беседки тенистые, увитые плетьми зелени цветущей располагались. /с. 142/ И росли там кусты и клумбы, радость жизни дарящие. А земля цветами и травами была так устлана, что ходить надо было с бережением, ибо травы густые, оковам подобные, ноги обвивали и пешеходу помехой служили.

В месте другом был еще один дом, куда мы и вошли. И стояла там скамья, на коей человека три могли уместиться. И как воссели мы на нее, скамья эта взвилась вверх молнии блеску подобно, и переместила нас в верхнее помещение, красивое по убранству своему и где не было ни души. Посреди зала стол стоял, на несколько кувертов накрытый. И что только бы мы ни пожелали, посуда исчезала и подымалась тут ж обратно, тех яств до краев наполненная. А как решили уходить, сели мы на скамью ту, что подняла на наверх. Она же и опустила нас вниз. Жом сей кругом был рвом окружен и заполнен водой, как зеркало сверкающей и отражающей сень садов и атласную листву дерев зеленых и плодоносящий. И истинно отрадной была местность та, где дом сей располагался, охраняемый людьми, время от времени сменявшими друг друга.

И пошли мы вдоль сада, и два больших бассейна нам встретились. В середине каждого из оных на мраморных пьедесталах стояли мраморные же, на одном — Адам, а на другом — Ева. И бьющие снизу шестнадцать струй на изваяния воду изливали. И усмотрел я в том, что омываются они водою Христовой, дабы смыть с себя грех первородный, в коей и мы были ввергнуты. И по-другому понять сие не можно.

В другом месте был бассейн малый. И в нем четыре утки и собачка плавали. Она гонялась за плывущими птицами. Собачка лаяла, а утки крякали. И дивился я всему этому. А как то совершалось — не знаю.

И встретился по пути затейливый домик. Внутри оного у одного из окон колокольчики из стекла прозрачного, малые и большие висели. И молоточки, тоже малые и большие и золочеными узорами изукрашенные, над краем каждого колокольчика покачивались. И ниже них устройство было, водой вращаемое. И когда вода подавалась, колесо вращалось и приводимые им в движение молоточки били по колокольчикам. И колокольчики те стеклянные звуки, похожие на органные и звон кимвал, издавали, истинное удовольствие слушающим доставляя. И среди многих чудес дивило меня — как же водой движимые молоточки, ударявшие тонким и хрупким /с. 143/ колокольчикам, их не ломали, а те издавали благозвучие сладкое {8}.

И пошел я дальше и пришел к дому, где и в зимнее время деревья заморские диковинные стоят цветущими {9}. И поразило меня там обилие и разнообразие цветов благоухающих и аромат, ими источаемый, райскому подобный. И хоть край сей местом жестоких холодов славен, в доме том все так дышало летом вечным, что и зимой здесь не было недостатка ни в цветах прекрасных, ни в плодах зрелых. Пространно надобно было бы перечислить все виденное мною, но описал я кратко, ибо не знал хорошо, что за плоды зрели на ветвях тех дерев и что за цветы цвели в доме том. И должен сказать я, человек южных краев, выросший в Грузии, что удивили меня яблоки заморские, ветви коих переплелись так, что и искусные мастера не соткали бы подобный ковер. Ни одного лишнего листочка не было на ковре том живом, и яблоки, точно щечки красной девицы или же нежные перси девичьи, из завесы зеленой выглядывали.

И двинулся я дальше в путь. И проходя садом тем, замечал в аллеях тенистых беседки с хрустальными стеклами и беседки, сплошь увитые растениями разными и цветами усыпанными. И зря все это, нельзя не вспомнить ангела Захарии, дар речи утратившего, и хочется уста невежественные уздой перехватить. Хотя, если дали бы мне меру Давидову и мудрость Соломонову, то воспел бы я хвалу великую всему оному, и все-таки не сумел бы описать то, что хотелось.

На берегу моря с дивным искусством воздвигнутое стоит строение, что Моплезиром {10} прозывается по-французски и переводится "Отрада моя". И воистину, отрада сие и есть, радость сердца и разума, печаль глубокую изгоняющая и счастье неописуемое вселяющая. Красота и затейливое убранство дома сего беспредельны. И стал он отрадой и мне, едва я вошел под крышу строения высокого и светлого, с чудными росписями на стенах, живым подобными, и из окон коего море обозревалось как на ладони. А вокруг дома того скамьи были расставлены для отдохновений. Окрест размешались маленькие /с. 144/ беседки, стены коих внутри были дивными изображениями разных сцен из басен и притчей расписаны и сверкали чистыми, яркими красками, когда-либо виденными мною. Диван по образу китайскому, в одной из беседок стоящий, ошеломлял замысловатостью украшений. Резные решетки тончайшие в оконных проемах и перегородки из сандалового дерева были работы филигранной и звездами затканный небосвод напоминали. А пол украшали наборные узоры цветов рассыпающихся из бело-красного сандала. И аромат оного вызывал сердцебиение и волнение души и сердца. И каждая их беседок или домиков, больших и малых, там и сям располагавшихся, имела садики свои, эдему подобные, дурманящие ароматы дерев апельсинных источающие. И радовалась душа при виде беседок тех, скрытых наполовину зеленью искусно посаженных рощиц.

И плоды услаждающие, и цветы, ароматом обоняние ублажающие и жизнь продлевающие, и край сей отрадный, и виднеющееся на заре в блеске солнечном море бескрайнее, темнили разум человеческий, поражая как громом небесным. Деревья, одни как бы коронами изумрудными украшенные, а другие точно зелеными атласными плащами окутанные, деревья эти, нежно морским ветерком колышимые, листвой своей шелестели. И сень их отдохновенная, и розы, бархатом ланит манящие, и места сии блаженные, в душу человека навсегда западающие, и цветы, коврами стелющиеся, и ароматы благостные, источаемые ими, манили идущего присесть укромно и тайны сердечные кому-то поверить. И возлежать бы там пристало королеве южной. Что же сказать о плеске волн морских убаюкивающем? Восхвалить его трудно. А коли трудно — умолкнуть надобно. И я умолкну и перейду к описанию садов, что пред дворцом раскинулись.

Обошедши нижний сад цветущий, райский, поднялся затем я в такой же верхний, преддворцовый, расположенный у палат царских. Как только вошел в ворота и заглянул в аллею, то узрел фонтаны многоструйные, журчащие благозвучно. И направился я к ним. Посреди одного большого бассейна стояло дерево ветвистое с листьями зелеными. И из ствола и ветвей воды ввысь вздымались и рассеивались. И трудно было поверить, что дерево сие не природное, а рукотворное. И окрест древа в бассейне том же золоченые изваяния людей в облике львов и тигров, собак и других зверей восседали. И из пастей всех тех зверей и животных вода изливалась.

С другой стороны был большой бассейн. И водоем сей /с. 145/ море Чермное воспроизводил, что по сказанию библейскому Моисей перешел, и куда устремилась искусно изваянная колесница с фараоном, четырьмя скакунами запряженная, а также всадники блестящей свиты, и конные музыканты-трубачи, на трубах средней величины играющие. И из глаз, из ушей, ноздрей и оскаленных морд лошадиных, и из труб струи воды били. И люди сии, и лошади, которые наполовину погрузились в воду, а некоторые были уже по голову под водой, и царь, и свита его, с дивным искусством изваянные, позлащены были {11}.

И еще много прекрасных водоемов и водометов струили воду, и в них часто встречаемы были изваяния людей в облике разных животных. И диву давался человек от лицезрения цветников и кустарников, те водоемы обрамлявших. Многочисленные и разнообразные деревья и цветы красотой своей и затейливостью божественно прекрасных мужчин и женщин напоминали.

Так, кусты подстриженные были точно власы, у Иосифа Прекрасного похищенные, пушистая пышность некоторых из них казалась у Зилихи украденной, стройность прекрасных елей — у Меджнуна одолженной, а пурпурность цветка заморского у уст Лейли заимствованной. Томность и красота нарциссов казались почерпнутыми из глубин печали Тариэловой, блеск же роз — от ланит Нестан-Дареджан. Кровь, Хосровом пролитая, в иудином древе воспламененной, а нежность бутона касатика у точеного носика Ширин взятой. Стройность тополей у Автандила заимствованной, а алость маков, цветку граната подобная, — у Тинатин. Мак-дурман подстегивающему кнуту сына Дареджанова непобедимого был подобен, а гиацинт — облику прекрасному Хорешан {12}. Сокирки гибкому стану Оманову уподоблялись, а гвоздика устами Гуландам {13} /с. 146/ подражала. И от лицезрения великого множества плодов и цветов мутился разум человеческий. Лимоны ароматом и округлостью своею с персями женскими были схожи. И смотрящий на гроздья сирени точно зрил ушко любимой под локоном. И куда ни пошел бы ты, отовсюду фиалки к тебе лик свой обращали, а подсолнухи смело зерцала свои преподносили, и коли был бы ты женщиной, то обозрение пестро цветущих лужаек заставило бы очи твои искриться, а коли был бы ты молодцем добрым, то о блеске очей любимой возмечтал. И было еще многое удивления достойно в саду том, искусно насаженном.

И если бы язык Шота {14} вдохновенный был даден мне, то и тогда не смог бы описать я кусты большие, диковинно стриженные, птицам и зверям подобные. Стройные же ряды дерев равной высоты, аллеями протяженные, и решетки частые трельяжные, и беседки, где столы и скамьи резьбы сказочной поджидают прохожего, описывать тщетно. Местность сия, жизнь вливающая в сердце, к радости призывала. Поклоняющегося Эдему звала она к любви возвышенной, а жизнелюбец здесь зело ласки любимой возжелал бы. И кто сможет истинной поведать о красоте садов райских сих, сердца человеческие радостью возжигающих, омываемых водами блистающих и серебром искрящихся водометов, бассейнов и разных водоемов? И какой ритор об отраде и блаженстве там пребывающих мог бы повествовать правдиво? И кому ведомо, сколь многочисленные блистательные вельможи, старцы и зрелые мужи, юноши и девы прекрасные с челядью своею, в златотканые одежды наряженные и драгоценными украшениями осыпанные, на рукотворных лугах изумрудных чинно прогуливались? И кто кому был желанен, походкой легкой радом прохаживались. Одни устами, розе подобными, сердечно увеселяли друг друга, другие смехом звонким окрестности оглашали, третьи — тешили себя пиршествами и из разноцветных кубков вина разные пили. Одни охотой забавлялись, стреляя /с. 147/ по птицам. Другие предпочитали кокетство и состязались в искусстве любовной игры, третьи, подражая щебету птиц, пели от всей души, либо тихо про себя напевали. А некоторые нежно лобызались.

И этак в радостях земных находили они отраду своею в краю том райском, появляясь и прогуливаясь по тенистым аллеям, то заполняя их, то исчезая, то непринужденно располагаясь на отдых на скамьях под сводами беседок или в тени увитых зеленью галерей, вольно резвясь и шаля, как юности свойственно. И трудно перечислить, сколько прекрасных женщин нежных и кокетливых, увлекали за собой в вихрь веселия и развлечений, полных радостных душевных порывов и соблазна... И дивился я, столь опечаленный и скорбный, их беззаботности, всматривался и заключал — не всегда оные душой всецело отдаются отраде веселия и наслаждения. Лишь после высоких трудов богоугодных и государственных дел служения отчизне и государыне, заслуженно и возблагодаря господа нашего, посвящали они досуг свой праздному веселию и радостям жизни. /с. 148/ 


 Перевод, предисловие и комментарии Инги Бахтадзе и Надежды Димитриади

 Литературная Грузия, 1985, №3. C. 138-148


----------------------------------------------------

1 Петербурге.

2 На дамбу.

3 Шлюзами.

4 Речь идет о многообразии фонтанных насадок, придающих ту или иную форму изливающейся водной струе.

5 Героиня грузинского народного эпоса "Этериани".

6 Речь идет о гроте Большого каскада.

7 Речь идет, по-видимому, о садовых трельяжах.

8 Автор описывает ныне утраченный инструмент, известный под названием "Колокольня, которая ходит водою" или "Клокшпиль" и установленный в одной из галерей нижнего сада в 1724 году (См.: В. Ардикуца. Фонтаны Петергофа. Л., 1972, с. 86).

9 Речь идет об оранжерее.

10 Монплезир.

11 В. Орбелиани дает здесь описание ныне не существующего фонтана. Он был разобран в 1797 году из-за ветхости. Ошибочно интерпретируя декоративное убранство его как воплощение библейского сказания об исходе Моисей из Египта, ЭВ. Орбелиани описывает фонтан, известный в литературе под названием "Телега Нептунова", установленный и пущенный в действие как раз в 1736 году, то есть в год пребывания автора в Петергофе (См.: В. Ардикуца. Фонтаны Петергофа. Л., 1972, с. 140)/

12 Сын Дареджанов (Амиран) и Хорешан — персонажи памятника древнегрузинской литературы XII века —"Амирандареджаниани" М. Хонели.

13 Сокирики восточные — ботаническое название цветка Сосани в грузинском тексте "Повести о Петергофе". Оман — герой, известный своей исполинской силой, персонаж поэмы "Оманиани" (XVII в.). Гуландам — китайская принцесса, героиня переводного (с новоперсидского) памятника грузинской литературы XVIII века "Барамгуландамиани".

14 Шота Руставели.


 

 
© Б.М. Соколов - концепция; авторы - тексты и фото, 2008-2024. Все права защищены.
При использовании материалов активная ссылка на www.gardenhistory.ru обязательна.