Гильом де Лоррис, Жан де Мен. Роман о Розе (*)


«Роман о Розе» — аллегорическое повествование в стихах, первая часть которого была написана Гильомом де Лоррисом (ок. 1210—ок. 1240). Автор прервал рассказ в тот момент, когда его герой, прекрасный юноша, влюбившийся в недоступную Розу, пребывает в глубоком отчаянии, утратив Благоволенье и всякую надежду увидеть предмет своей страсти. Завершить роман Гильому де Лоррису помешала ранняя смерть. Созданные им экспозиция и завязка «Романа о Розе (4058 стихов) уже определяют величественные контуры будущего произведения. Прошло несколько десятилетий, и неоконченный роман привлек внимание писателя нового поколения — Жана Клопинеля из Мена (ок. 1240—ок. 1305), который завершил произведение, добавив к нему более 17 тыс. стихов.

Роза – символ любовной страсти, в таком значении он широко представлен в любовной поэзии. В то же время у древних римлян роза была знаком тайны. Если розу подвешивали к потолку над пиршественным столом, то все то, что «под розой» говорилось и делалось, должно было быть сохранено в тайне. Отсюда латинское выражение «sub rosa» (букв.: под розой) означало тайну. Оба значения присутствуют в символике романа. Желанная Роза укрыта от юноши в тайном розарии, он не может нарушить запрет и приблизиться к Розе, не избежав за это наказания. А главным и самым грозным врагом влюбленного представлен Злой Язык, разглашающий тайны любящих.

Путь к Розе символизирует в романе путь к любви и вместе с тем к самопознанию и гармонии: герой постигает человеческую природу в многочисленных дискуссиях с аллегорическими персонажами. Аллегорический образ сада в западноевропейской литературе средневековья восходит к образу земного рая как идиллического пространства, где человек обретает блаженство. Вместе с тем сад Веселья в романе — своеобразная куртуазная утопия, созданная воображением Гильома де Лорриса. Он защищен от окружающей низкой действительности непроницаемой стеной, расписанной безобразными аллегорическими фигурами, символизирующими пороки и страдания человеческого бытия. Здесь Ненависть, Вероломство, Зависть, Жадность, Алчность, Бедность. Переступив врата сада, герой оставляет все эти образы реального мира за порогом и попадает в идеальное пространство, воплощающее по существу высокую жизнь души. Недаром в сад его впускает прелестная девица Праздность, не ведающая земных трудов и потому открывающая доступ к беззаботному самосозерцанию. Герой, погружая взор в глаза юной девушки, становится пленником любви. Фонтан Нарцисса — это поэзия созерцания, составляющего первый опыт любви, само открытие чувства. За созерцанием идет жажда поцелуя, томящая героя. Поцелуй Розы становится его первым любовным действием и одновременно преступлением, за которое он изгнан из рая-сада.

В XV веке во Франции «Роман о Розе» дважды был переложен в прозе. В XVI веке он был в моде, но многие жаловались на трудность его понимания. «Омолодить» старинный роман взялся Клеман Маро — талантливый французский поэт, принадлежавший к кружку Маргариты Наваррской. В 1526 году он опубликовал модернизированную версию романа и свои суждения о смысле основных аллегорий. Так, Роза воплощала для него мудрость, благодать, Деву Марию и вечное блаженство. «Роман о Розе» продолжал оставаться источником вдохновения для французских поэтов Плеяды. Пьер Ронсар прочел его в возрасте одиннадцати лет. Известно, что над переводом «Розы» работал Д. Чосер. Есть наблюдения над поэтикой ранних шекспировских пьес, отражающей влияние философии и символики «Романа о Розе» на английского драматурга. Дважды был переиздан «Роман о Розе» в XVIII веке (1735 г. — в 3-х томах; 1798 г. — в 5-ти томах).

Н.В. Забабурова

Первый русский перевод "Романа о Розе", сделанный профессором Южнорусского федерального университета Н.В. Забабуровой на основе подстрочника Д.Н. Вальяно - событие в отечественной культуре. Книга вышла тиражом 200 экземпляров в частном издательстве в Ростове-на-Дону. Публикация фрагментов на сайте САДЫ И ВРЕМЯ должна способствовать полноценному изданию этой работы, рассчитанному на широкий круг читателей.

Страницы романа, изображающие огороженный сад с розарием, источником Нарцисса и суровым Стражем, а также крепость, воздвигнутую Ревностью, относятся к первой его части, написанной Гильомом де Лоррисом. В XIV-XVI веках они дали сюжеты для сотен книжных миниатюр и гравированных иллюстраций. Влияние "Романа о Розе" прослеживается в памятниках садовой литературы эпохи Возрождения, включая "Декамерон" Джованни Бокаччо и "Любовное борение во сне Полифила" Франческо Колонны.

Б. Соколов, 3.02.08



Мне кажется, случилось это в мае, лет пять назад. Цвел май, я видел сон о времени любви и счастья, когда любая божья тварь полна веселья и лист зеленый украшает куст. Леса, зимой сухие, новой зеленью одеты. Земля росой гордится, что роняет влагу. И тотчас позабыв о зимней нищете, наряды новые она себе готовит, для платьев выбирает краски у сотен трав, и синих, и лиловых — всех радужных оттенков. Гордится новым одеянием земля. Сменяет ясный майский свет мглу зимних вечеров. Молчавшие всю зиму птицы от радости поют не умолкая, забыв об отдыхе. Всех побеждает голос соловья, вновь оживают птицы полевые. Пришла пора любви для юных. Лишь тот, кто сердцем тверд, не любит в мае, когда он слышит птичье сладкозвучье.

Мне снилось, что давно уж утро. Покинув спешно ложе, оросил лицо водой я, обулся и точить принялся изящную иглу из серебра. Пойти хотел я в лес послушать птичье пенье. Зашил я в сборки рукава {1}, из дома вышел в цветущие сады, где пели птицы. Красив я был и весел. Услышав близкий шум реки, я к ней свернул: весельем озорным она меня манила. Над ней был холм, и струями вода с него текла, светла и холодна, словно родник ее питал или ручей журчащий. И хоть была река та меньше Сены, окрест она широко разлилась. Как сладостно вода ее струилась! Подобного не видел никогда. Прекрасен был пейзаж, и сел я, погрузившись в созерцанье. Мой взор был освежен, омыт сверканьем струй, и я заметил чистый гравий, устлавший дно. Прямо от кромки вод красивый луг тянулся. И было мягким, светлым и прекрасным это утро. Ступил на луг я, чтобы вдоль реки спуститься. Пройдя вперед, увидел я большой веселый сад. Огромная стена его от взоров укрывала. И высекли на ней портреты, надписи и росписи искусно. Я передам по памяти изображений смысл. [Описываются аллегории Ненависти, Вероломства, Низости, Алчности, Жадности, 3ависти, Печали, Старости, Лицемерия, Бедности].

Изображенья, о которых я поведал, были исполнены из золота с глазурью. И заняли они всю стену. А та стена была высокой и квадратной. Ею закрыт и огорожен был прекрасный сад, куда пастух не заходил вовеки. Красиво раскинулся тот сад. Я был бы благодарен тому, кто смог бы впустить меня вовнутрь по лестнице иль по ступеням. Такого уголка вовек я не встречал. А птиц здесь было втрое больше, чем вся Франция имеет. Их пенье сладкое могло б любого тешить. Я тоже счастлив был, его услышав, и заплатил бы сто ливров, чтоб увидеть птичье царство. Как весело и мило звучали их любовные напевы!

Услышав пенье птиц, я начал размышлять о том, как в сад войти. Ни входа, ни отверстия в стене, ни изгороди я не видел. И не нашел того, кто указал бы вход. Я был печален и встревожен, пока не понял, что такого быть не может, чтоб сад прекрасный входа не имел, иль лестницы, или в стене отверстья. И быстро я пошел вдоль изгороди, огибая стену, пока к решетчатой двери не вышел. Другого входа не найдя, я стал стучать, и долго я стучал, все слушая, не вызвал ли тревоги. И наконец девица благородного обличья открыла заколдованную дверь. <…>

— Велю я Праздностью себя именовать, — она сказала. — Богата я и всемогуща, мне времени хватает для всего. Одну лишь я имею склонность — к забавам, играм, заплетанью кос. Принадлежу я доброму Веселью. Ему я лучшею подругой стала. Это ему принадлежит весь сад. Из далей сарацинских он приказал доставить все деревья. Как выросли они, он стену воздвиг вокруг, портретами украсил. Вы видели, как горестны они и далеки от радостных событий. А люди, преданные развлеченьям, приходят часто в этот сад, чтобы Веселье встретить. И счастлив он, внимая соловьиным трелям. Нельзя найти приятней уголка, где радости открыто сердце.

<…> Лишь очутился я в саду, как вглубь помчался, красивый и веселый. И рай земной, казалось, увидал вокруг. Подумал я, что ни в каком раю нельзя найти такой прекрасной жизни, как в том саду. Сюда слетались толпы певчих птиц. В одном краю звенели соловьи, в другом звучало жаворонков пенье, а дальше ласточки с щеглами взор пленяли. Жаворонки все, устав от песен, не могли замолкнуть и пели против воли. Здесь были и дрозды, желавшие всех птиц затмить своим искусством, и попугаи, и лесные птицы, что нас в дубравах пением пленяют. Казалось, слышу я небесных песен звуки. Поверьте, смертный никогда не слышал столь сладостных напевов. Так наслаждался я всем сердцем. То пенье было столь прекрасным, что, чудилось, поют не птицы, а сирены, чьи голоса пленительны и чисты. Даже птицы, имевшие и опыт и уменье, внимали этим песням. Под сии напевы, вступив на зелень трав, я ощутил блаженство и никогда так весел не был, как в тот час. Веселие придал мне красоты. И я был рад, что дама Праздность мне помогла вкусить такую радость.

Я очутился средь ее друзей, когда она открыла дверь сада, скрытую решеткой. Отныне, как сумею, вам расскажу, что даль¬ше видел я. Вначале расскажу, как жил Веселье и с кем делил все радости земные. Особо расскажу о саде, а дальше по порядку, который мне пока неведом. Усладу сердца мне вещали птицы. Лэ {2} о любви и куртуазные сонеты звучали в их сирвентах {3}, порою громко, а порою тихо, и радостию полнили сердца. Но не терпелось мне увидеться с Весельем. Тогда свернул направо по тропинке, обвитой мятой и укропом ароматным, и так попал в приют уединенный, где и нашел его. Веселье предавался там досугу в компании людей таких прекрасных, как ангелы, сошедшие с небес. Никто не видел, чтоб рождались люди такой красы. Они все вместе хоровод водили, а дама, имя коей Радость, им пела. А петь она могла прекрасно, и вряд ли кто-нибудь сумел бы подобные куплеты сочинить и лучше их исполнить. Глас Радости был звонок и красив. Она была изящна, умела в танце гибко повернуться, ударить ножкой и всегда была готова петь первой, ибо к этому искусству с особою охотою влеклась. По свежим травам в лад двигался умелый хоровод, и каждый знал искусные фигуры и движенья. Повсюду много менестрелей {4} и жонглеров {5}, флейтистов бойких. Кто песни пел с припевом, кто — лотарингские мотивы, ведь в Лотарингии мотивов знают больше, чем в прочих землях. И много было музыкантш, играющих на бубне. Они бросали бубен вверх, его ловили пальцем и никогда при этом не роняли. Девицы две, пригожие весьма, с косами, в платьях свежих, Веселье пригласили танцевать. Не стоит говорить, как был изящен танец. Одна с другой сближались, уста касались будто в поцелуе. Я мог бы рассказать, как гибки все движенья и изящны. <…> Высок, красив и строен был тот, кого Весельем звали. Нигде б не встретили вы человека прекраснее его. Как бело-розовое яблоко его лицо, и облик благороден, блестящие глаза, точеный нос и кудри в золоте. Он был широк в плечах и тонок в талии, и кажется, что кисть художника его создала, так слажен и прекрасен облик был. Подвижен был, и смел, и быстр: не встретите вы никого, кто б с ним сравнился легкостью движений. Он молод, потому усы и борода, и даже легкий пух его лица не портят. А стан его был облачен в расшитый златом бархат, изыскан и богат его наряд. А башмаки искусно вырезаны сбоку. Подруга сотворила ему шляпу из роз, как раз к лицу. А знаете, кто был его подругой? Радость, не ненависти полная, а песен и веселья. С тех пор как ей исполнилось семь лет, ему любовь дарила. Веселье, возглавлявший хоровод, за пальчики ее поддерживал изящно. Они прекрасной были парой, юны и пригожи оба. Цвет щек ее подобен свежей розе, так кожа их нежна, что можно повредить ее шипом. Лоб бел и гладок, без морщин, а брови темны и красивой формы. В глазах веселье, и они смеются раньше, чем ротик, за компанию. Не знаю, что сказать о носе: даже из воска не вылепишь красивей. А ротик маленький ждет поцелуев друга. Золотом блещут косы. Что еще скажу? Прекрасно сложена она была. Носила шляпу, украшенную нитью золотой. Я прожил двадцать девять лет и в жизни не видел шляпы, из шелка сшитой столь искусно. В златотканый бархат был стан ее одет, точь-в-точь, как и у друга.

А рядом с ней был бог Любви. Провозгласив Любовь своим девизом, он властвует над любящими, спесь с людей сбивает, сеньоров превращает в слуг, а дам — в служанок. Его не назовешь ребенком. Хоть он красив, но в странном одеянье. Не в шелковом он платье, а в цветочном, из тонких веточек мимозы. Ромбами, щитами, и львятами, и птицами, и дикими зверями повсюду разрисовано оно и убрано цве¬тами. А все цветы разбросаны со смыслом. Здесь не было ни тамариска, ни фиалки, ни барвинка, ни желтого, ни белого цветка, а только лепестки большие роз. Из роз и шляпа, но соловьи, порхая над челом, сбивали розы вниз. И был он окружен несчетной стаей птиц. Казалось, то ангел, спустившийся с небес.

Бок о бок с ним был юноша, которого все звали Нежный Взгляд. Он два турецких лука держал, что бог Любви ему доверил, и хоровод прекрасный созерцал. Был первый лук из дерева кривого, в сучьях острых, чернее мавра цветом. Другой же был из длинной ровной ветки, весь гладок и рисунками расписан. Там были дамы и веселые пажи. И вместе с луками держал он десять стрел. Правой рукою — пять, с прекрасным опереньем и древками, расписанными златом. И наконечники у этих стрел остры и мощны, готовы поразить с налету. Лук сделан был из золота, в нем не было ни стали, ни железа, и даже древко с опереньем украшено шипами золотыми. Главная стрела, с пером прекрасным, название имела Красота. А та, что всех сильнее ранит, — Простота. Одна именовалась Искренность, и велика была, и широка, и куртуазна. Четвертая звалася Дружба. Так тяжела была, не в силах вдаль лететь. Но если выстрел близок, он опасен. А пятой имя было Обаянье. Большое горе ждет того, кто ранен ею, — страдание, а может, и болезнь.
Пять стрел других уродливыми были. Их древко дьявола черней. Именовалась первая Высокомерьем, другая — Подлостью. Она несла измену, питавшую ее, как яд. Третью звали Позор, четвертую — Отчаянье, а пятую — Прозрение. А впрочем, все они похожи, в колючках и сучках. Их действие противно первым пяти, могущество же беспредельно.

<…> Охвачен радостью, я принялся бродить по саду. И бог Люб¬ви послал мне Нежный Взгляд. Без промедленья велел он натянуть волшебный лук. И тотчас Нежный Взгляд пустил пять стрел разящих. Издалека преследовал меня Амур. О Боже! Защити меня от смертоносной раны, что стрелы бога смертному несут. Не ведая опасности, я шел по саду, свободой и весельем упоен.

Пока осматривал я сад, он тайно следовал за мной повсюду. По форме этот сад был правильным квадратом. И все деревья в нем одарены плодами. Здесь нет ни одного, что не пленяет видом. Я помню яблоню с пурпурными плодами, которые болезни исцеляют. Ореховых деревьев урожай дарил мускаты, что на вкус не горьки и не пресны. Там был миндаль, и фиги, и большие пальмы, где зрели финики. Я находил бутоны лилий и левкоев. А для хорошего гурмана сад припас анис, корицу вместе с семенем цитварным. В обилии росли домашние деревья: и мушмула, и персик, и каштаны, и сливы всех цветов, и яблони, и груши, и вишни сочные, и красная рябина, лесной орех, оливки, лавр. Кругом росли в саду большие сосны и кипарисы редкостной красы. Ветвистый вяз и стройный кедр, высокие дубы и ели, осины украшали этот сад. Что мог бы я еще поведать? Всех деревьев было столько, что вряд ли смог бы их вам перечислить. И все они росли просторно, как и подобает, и отделяло их пять или шесть туазов. Густые ветви в высоте сплелись так тесно, что полностью от зноя защищали и не давали солнцу ни на час упасть на землю, свежесть трав лелея.

В саду я видел коз и ланей, белок ловких, резвящихся в деревьях. Порою волки выходили из нор своих и, сбившись вместе числом поболе тридцати, брели по свежим травам. В саду струились чудные фонтаны в тени дерев. Нет им числа. Веселье так устроил, чтобы по трубам и каналам везде текла вода, журчанье издавая. Фонтанов тех живительные струи питали зелень трав. На травяном ковре, как на перине, приятно с возлюбленной лежать. Земля мягка и влажна из-за фонтанов и травы нежнейшей. Но главное, что украшало сей сад, — цветы, не ведающие ни зимы, ни лета. Росли в нем чудные фиалки, барвинок свежий. И нежно-розовым, и белым, и лимонным одеяньем расцвечена была земля. И все благоухало в том саду. Не стану долго говорить об этом месте. Мне лучше помолчать, ведь не под силу мне описать всю красоту таинственного сада.

Я долго по нему бродил направо и налево и видел каждый уголок заветный. И в это время меня догнал Амур. Он подстерег меня, как тот охотник, что зверя норовит внезапно поразить. Я завершил свой путь в укромном месте, где в тени еловой журчал фонтан. Поверьте, ни Пипин {6}, ни Карл {7} не видели такой красивой ели. И высотой своей она все дерева в саду превосходила. Искусница-природа под елью мраморный фонтан расположила. На камне сверху вниз спускалась надпись. Она гласила, что на этом месте погиб Нарцисс, тот юноша, которого сетями опутала Любовь. <…> Смотрясь в источник, полюбил он отраженье, бесплотность тени собственной и умер от печали. Так толковала надпись. Ведь понял Нарцисс прекрасный, что недостижимы его желанья. Нигде и никогда уже не встретит счастья. От этой мысли вскорости лишился он рассудка и в горе умер. Так отмщен был за любовь, которую отверг. Учтите это, дамы, жестокие к своим дружкам. Ведь ждет вас кара божья, коль вы заставите лишиться жизни тех, кто любит вас.

Когда прочел я надпись над фонтаном, тотчас отпрянул и не осмелился вглядеться в гладь воды, со страхом вспомнив о судьбе Нарцисса. Но тут же я подумал, что мне нечего бояться. По глупости вернулся я к фонтану, над ним склонился и увидел в глубине песок, что серебра светлей. И был источник сей пределом сущего. И день и ночь волнами здесь струилась проточная и свежая вода. Вокруг ковер травы, густой и жесткой, которая не вянет и зимой. Ведь не дано этой воде иссякнуть. На дне я видел два хрустальных камня. О самом главном вам хочу поведать. Если солнце бросает радостно свои лучи в источник, на дне его пылает сотня хрусталей и розовым и желтым цветом. И так чудесны эти хрустали, собравшие магическую силу, что многоцветье сада в них заключено. Чтоб это объяснить, возьму, к примеру, зеркало. Ведь отражает оно и форму, и цвета предметов, перед ним стоящих. Так и хрусталь без всяких искажений хранил картину сада. Все, кто смотрит в воду, увидят сад, и каж¬дый уголок, любой предмет запечатлен, как будто нарисован, в прозрачном хрустале. В том зеркале опасном гордец Нарцисс свое лицо увидел и зелень глаз, пленившись навсегда бесплотной тенью. Кто в это зеркало заглянет, беззащитным станет. Увидит горечь, скрытую во взоре. Не сможет удержать меча храбрец. Ведь в этом зеркале — ловушка всем мудрейшим и отважным. Безумьем будут одержимы люди, утратят мужество, благоразумье, веру, отдав себя единому желанью — любить. И трудно победить его. Ведь Купидон, Венеры сын, посеял семена Любви, окрасившей источник, все напоившей нежностью вокруг. Расставлены здесь сети, чтобы поймать девиц и кавалеров. Эти птички особенно милы Любви. Из-за семян любовных зовут источник этот Источником Любви. О нем нам повествуют книги и романы. Но только я смогу о нем поведать правду.

Я стал смотреть в источник, восхищаясь его красой и сотней начертаний, мне истину открывших. Часы прошли, а я в него смотрел. Увы! Мне суждено теперь жалеть об этом. Я был обманут зеркалом прекрасным. Если б я ведал, каким могуществом оно наделено, я б никогда в него не погрузился усталым взором. Пленило многих оно своим коварством. Средь тысячи вещей открылись в зеркале чудесные кусты, тяжелые от роз. Глухая изгородь от взора их хранила. Неистовым желаньем я был внезапно сокрушен, и не смогли б меня отвлечь ни чары Пав {8}, ни радости Парижа, ни сборища несметные людей от наваждения, знакомого столь многим. Я тут же подошел к кусту и, стоя рядом, вдохнул сладчайший запах роз, проникший в сердце. Пленительней такого аромата ничто не может быть. Если б не страх, я розу бы сорвал, хотя б одну, и подержал в руке, чтоб аромат вошел в мое дыханье. Но опасался я доставить огорченье владельцу сада. Как много было роз, каких не сыщешь в мире! Одни бутоны туго сжаты, едва видны, другие — покрупней, но чаще видел розы я, готовые раскрыться. Едва распустится пленительная роза, как к вечеру увянет. А бутоны цветут три дня. И именно они меня очаровали. Нет в мире их прекрасней. И если приколоть бутон к груди, он станет дорог. Когда бы мог носить его всегда на шляпе, был бы счастлив.

Средь всех бутонов был один всего прекрасней. И я избрал его. Он освещен был лучезарным светом, подаренным природой, имел четыре пары листьев, которые искусница-природа в порядке правильном на стебле разместила. Строен, как тростник, был стебель, венчавшийся бутоном: он не клонился и не повисал. От этой Розы исходил окрест сладчайший аромат. И попытался я ее коснуться, осмелившись с протянутой рукой приблизиться, но острые шипы отпрянули, а путь мне преградили крапива и колючие кусты. Теперь не мог сорвать я Розу без мучений. Амур, за мной следивший с луком много дней, остановился. Заметил он, как выбрал я бутон, меня пленивший (не поступали так другие). Он взял стрелу, натягивая лук до уха, и выстрелил в меня так метко, что ранил тело. И я оцепенел. Разлился холод по телу, скрытому одеждой теплой, я был охвачен дрожью. Стрелой пронзенный, я упал на землю, утратив чувства и биенье сердца. Без памяти я долго пролежал. Очнувшись, вновь обрел и чувства, и рассудок, и бодрость тела. Мне казалось, что потерял я много крови. Но стрела, пронзившая меня, не пролила ни капли. Сухой осталась рана. Двумя руками начал я тянуть стрелу, вздыхал, пока не понял, что внутрь она проникла вместе с опереньем. Подобную стрелу назвали Красотой. И я не мог ее извлечь из тела, так глубоко она вошла.
<…> Стрелок меня не оставлял ни на минуту. А возле роз дорогу преградили шипы опасные, колючки, дебри ежевики. Не смог бы я чрез тернии пробраться, чтоб к Розе подойти. Путь сбоку мне закрыла изгородь, вся из шипов колючих. Но я был счастлив пребывать так близко от бутона, чтоб сладкий его запах мог вдохнуть. Мой ненасытный взор к нему был устремлен, и новой силой наполнилось израненное тело. Охваченный блаженством, я забыл о муках.

<…> Тогда прыжками легкими ко мне приблизился Амур и возгласил:
— Вассал! Ты мною пойман! Уж никогда не сможешь мне перечить и беззащитен ты. Не бойся сдаться в плен. Чем охотней ты покоришься, тем спасенье ближе. Безумец тот, кого опасность манит. Того, кому обман готовишь, умолять ты должен. Со мной тебе не сладить. И следует понять, что не спасут тебя ни гордость, ни отвага, что ты бессилен, если я того хочу.
И я ответил просто:
— Сир, сдаюсь я добровольно. Не буду я искать от вас защиты. И, сохрани Господь, чтоб я мечтал об этом: нет у меня ни повода, ни права на защиту. Вы можете творить со мною все, что хотите, повесить иль убить, но я не сдвинусь с места. И завтра буду мертв, коль этого хотите. Я блага жду от вас, которого никто мне дать не может. И если поразившая меня рука не даст мне исцеленья и если обрекаете меня на вечный плен, я не перечу, не считаю, что обманут вами. И знайте, против вас я гнева не таю. О вас я много слышал, хочу душой и телом стать вассалом вашим. Я покоряюсь вашему желанью и ни о чем другом не сожалею. Надеюсь, что когда-то я милость получу, которой жажду.

<…> Страдая от любви, к изяществу стремись. Не стоит слова доброго влюбленный, отринувший его. Изящество не чванно. Того, кто одарен им, ценят больше. Ему и робость и гордыня равно чужды. Украсят каждого красивые доспехи, обувь, платье. О красоте пекись, с доходом сообразуясь. Пусть платье шьет тебе искуснейший портной, умеющий пригнать его к фигуре. И рукава должны быть хорошо пришиты, а башмаки нарядны и свежи, с шнуровкой ровной. Старайся обуваться так, чтоб хитрый виллан {9} не видел, как ты надеваешь и снимаешь свой башмак. Обзаведись перчатками и шелковой сумой, изящным поясом. А если не имеешь средств на это, другой расход уменьши. Можно ведь носить, не разорившись, шляпу из роз (так дешево) иль из бутонов мелких. На Троицу их всюду собирают. Любой бедняк иметь такую может. Будь к грязи нетерпим, мой руки, чисти зубы и ногти и во¬лосы держи в порядке. Мужчине не пристало ни краситься, ни щуриться, как дамам иль тем, кто, попирая естество, любви порочной ищет.

<…> Пусть станут для тебя опорой те три блага. Не оставляй Надежду, при себе имея Воспоминанье, Ласковое Слово и Нежный Взгляд. Из них любой тебя хранить способен, им суждено тебя сопровождать. А ныне должен я тебя покинуть.

Я не успел сказать ни слова, как он исчез. Был я потрясен, один оставшись. Болели мои раны, а исцеление таил лишь тот бутон, которому я отдал сердцу. Отныне надобно мне верить лишь Амуру, сулившему мне счастье. Никто другой не даст мне обладанья желанным благом.

<…> Через колючие кусты прошел я без препятствий. К бутону, источавшему сладчайший аромат, я подошел так близко, что мог бы, если б захотел, его коснуться. И этим счастьем был обязан я Благоволенью. Лишь тот, в ком низменна душа, остался бы спокойным. В укромном месте за листами и травой таился тот, кто стражем всего розария поставлен. Следил он тайно за любым и заставал врасплох того, кто руку тянет к Розе. И службу с ним несли насмешник Злой Язык, Застенчивость и Боязливость. Сильнее всех Застенчивость была, дочь дамы, что носила имя Разум. Отцом ее был вовсе не злодей, безмерным безобразьем наделенный. С ним дама Разум подружиться б не смогла. Застенчивость была зачата Взглядом и от рожденья целомудренной слыла, как подобает дамам и бутонам. Она умела ненавидеть подлецов, ей докучавших. Однажды Целомудрие, смертельный враг Венеры, напала на розарий, захватив все розы. Тогда, призвав на помощь Разум, мать Целомудрия велела дочери своей изгнать Венеру. Молилась дама Разум, и была Застенчивость ей послана на помощь. Чиста и благонравна, Застенчивость призвала Ревность с Боязливостью себе на помощь. С тех пор четыре стража розы стерегут, готовые сразиться с каждым.

<…> Опасный Страж с суровым видом медлил. Мольбы мои его склонили к примиренью, и он сказал:
— Нетрудно мне твою исполнить просьбу. Я злобы не таю против тебя. Мне от любви твоей ни холодно ни жарко. Люби как хочешь, но от роз держись подальше. Не переступишь изгородь — вреда тебе не будет.

<…> Нашел я Розу, лепестки ее чуть-чуть раскрылись. Я ближе подо¬шел и тут заметил, как подросла она, пока ее не видел. Я очарован был. Раскрывшись сверху, мне лепестки не позволяли видеть сердцевину. Она была сокрыта в глубине бутона. Прекраснее, чем раньше, мне явилась Роза, светившаяся алым светом. Я радовался чуду, и Амур сжимал тесней меня опутавшие сети. Мне не хотелось уходить, а общество Благоволенья я находил приятным. Понял я, что мне он не откажет в просьбе, и молвил:
— Думаю, сеньор, вы догадались, как давно я жажду коснуться поцелуем Розы, цветущей так спокойно. Угодно ль вам мне разрешенье дать на этот поцелуй? Вас уверяю: не имея дозволенья, я не решусь прогневать вас.
— Друг, — он ответил, — да услышит Бог, запрет не от меня. Но Целомудрие меня возненавидит. Боюсь быть виноватым перед ней, она ведь поцелуи запрещает. Кто поцелует милую, тот большего возжаждет. Коль поцелуй дозволен, всей добычей овладеет.
Когда услышал я его ответ, мольбы я прекратил, боясь его разгневать. Одним ударом дуб нам не срубить, не выльется вино из бочки без насоса. Я просьбу отложил, хоть поцелуя жаждал.

Но тут на помощь мне пришла Венера, мать Амура, враг Целомудрия, помощница влюбленных. В правой руке она держала горящий факел, опаливший многих достойных дам. Она была прекрасна, одета, словно фея иль богиня. Понять нетрудно, что ей набожность чужда. Не стану вам описывать наряд, все украшенья, пояс, пряжки, золото волос. Запомните, что все в ней совершенно. К Благоволенью подошла она и молвила:
— Неужто так опасен поцелуй тому, кто любит глубоко и верно? Запрет снимите ваш. Сей юноша красив и счастия любви достоин. Взгляните на него: как он изящен, красив и мил, как нежен, честен, молод! Кто может с ним сравниться? Презрела б я любую даму, отвергшую его. Каков ему урон от поцелуя? Столь сладок поцелуй, овеянный его дыханьем чистым! Уста его взывают к наслажденью. Румяны губы, белы, чисты зубы. Если имеете ко мне доверье, дозвольте поцелуй. Вам удержать его — лишь тратить время.
Под факелом Венеры Благоволенье дал свое согласье, так мощь ее сильна. Припал я к Розе нежным поцелуем. Я был так счастлив, аромат ее вдохнув, что тут же муки страсти отступили. Не ведал я такого упоенья. Тот исцелен, кто дарит поцелуй благоуханной Розе. Теперь воспоминание о ней прогонит все страданья. Ведь наградой тому сей нежный поцелуй. Не ведает покоя море, волнуемое легким ветром. Так же, в бессменной зыби чувств, живет любовь.

<…> Теперь настало время рассказать, как действовала Ревность. В округе она собрала всех землекопов и каменщиков, приказала рвы вокруг розария устроить, глубокие и длинные, чтоб полностью розарий окружить. А перед ними стену из квадратных глыб воздвигла. Она была крепка и опиралась на твердую скалу. Фундамент начинался у воды, сужаясь кверху. Стена квадратом правильным была, а сторона квадрата составляла двадцать туазов. Бок о бок стояли башенки из камня. На четырех углах их было по четыре. Их можно было взять лишь штурмом. На каждой стороне стены портал высокий. Один был впереди (он защищен монастырем), два по бокам, а с задней стороны — последний. Не страшен им напор метательных машин. Устроены ворота так, что и отважным не под силу их захватить. А среди стен, внутри, воздвигли удивительную башню — творенье мастера. Она была мощна, прекрасна, неприступна. Метательной машине не под силу ее пробить, так как цемент для крепости был смочен известью и уксусом ядреным. А основанием служил утес природный, и крепким, как алмаз, был камень. Над ним, кругла, как столб, поднялась башня, богато изукрашена внутри. И день и ночь вокруг нее ходила стража. Меж башней и стенами густые розовые заросли цвели. Богато был снаряжен оружьем замок. Внутри видны машины для метания камней, в бойницах — орудья грозные, на башнях — арбалеты. И лучники несли здесь стражу.

 

Гильом де Лоррис, Жан де Мен. Роман о Розе. Перевод со старофранцузского Н. В. Забабуровой на основе подстрочника Д. Н. Вальяно. Ростов-на-Дону, 2001. С. 26-70

----------------------------------------------------
ПРИМЕЧАНИЯ

1 По европейской моде XIII—XIV веков положено было подшивать длинные рукава женской и мужской одежды перед выходом на улицу.
2 Лэ — жанр средневековой французской литературы, небольшая стихотворная поэма повествовательного или лирического характера.
3 Сирвента — жанр средневековой провансальской поэзии.
4 Менестрель — профессиональный певец и музыкант в средневековой Франции, обычно находившийся на службе при дворах знатных феодалов.
5 Жонглер —странствующий певец и музыкант в средневековой Франции.
6 Пипин Короткий (714—768) — первый король из династии Каролингов.
7 Карл Великий (742—814) — император франков, сын Пипина.
8 Павлин (пава) — в средние века с образом павлина связывались мотивы созерцания, любования, взгляда.
9 Виллан – крестьянин (фр.)

 

 
© Б.М. Соколов - концепция; авторы - тексты и фото, 2008-2024. Все права защищены.
При использовании материалов активная ссылка на www.gardenhistory.ru обязательна.