Борис Соколов. Английская теория пейзажного парка в XVIII столетии и ее русская интерпретация. 2

"Трактат о восточном садоводстве", высмеянный на родине (в 1777 году вышло четырнадцатое издание "Послания" Мейсона), нашел сочувственного читателя лишь в других европейских странах. Если оставить в стороне полемические крайности Чемберса и сверить его теорию с дальнейшим развитием пейзажного стиля, окажется, что причудливые описания китайских садовых "характеров" предвосхищают вкусы ранней романтической эпохи. Недоразумение, помимо внешних причин, произошло еще и оттого, что Чемберс создал взывающие к творческому воображению литературные образы, а читатели отказали ему в праве на вымысел. Однако соединение "ужасающего" (horrid) и "возвышенного" (sublime) вскоре стало одним из главных мотивов эстетики и искусства позднего Просвещения. Гора, скрывающая в себе мастерскую либо мемориал и тем самым соединяющая стихии природы и цивилизации, присутствует в предромантических проектах Леду (город Шо), Булле (памятники-пирамиды), Броньяра (пирамида в имении Мопертюи), Эрдмансдорфа (искусственный вулкан в парке Вёрлица). Садовые каприччио воплотились в имении писателя Уильяма Бекфорда Фонтхилл, где американские животные размещались вокруг гигантской готической башни {42}, и в усадьбе Хораса Уолпола Стробери Хилл, дом которого напоминает таинственные образы его "готических" романов.
Уолпол, который поощрял поэтические памфлеты Уильяма Мейсона, одним из первых попытался написать историю пейзажного стиля, подытоживающую почти столетнее его развитие. Начиная с рассуждения о райском саде, "полоске земли для капусты и крыжовника", которую представляли собой сады в течение многих веков после грехопадения, и об античных свидетельствах садовой истории, он начинает историю английского сада с отрицания французской симметрии. При этом Уолпол ставит художественный образ гораздо выше теоретического трактата: "Сэр Уильям Темпл был выдающимся человеком; Милтон же гением из самых первых". Поэт "рассудил, что ложные и фантастические украшения, которые он видел в садах, недостойны были всемогущей руки, вырастившей красоты Рая"; "пророческий взгляд на вкусы" позволил ему дать в описании Эдема "более живую и верную картину современного стиля, чем Клод Лоррен мог бы списать с Хегли или Стоурхеда" {43}.
Патриотическое настроение Уолпола восстает и против теории естественных садов, стиль которых будто бы можно перенять от китайцев. "Они столь же причудливо нерегулярны, сколь европейские формально единообразны и лишены разнообразия", соглашается писатель, "но что касается природы, представляется, что они уклоняются от нее в той же мере, что и квадраты, и прямоугольники, и прямые линии наших предков. Искусственная вертикальная гора, поднимающаяся на ровной местности и ни с чем не связанная, нередко прорезанная в различных местах овальными отверстиями, имеет не больше оснований считаться естественной, нежели прямолинейная терраса либо партер" {44}.
Отмечая французский интерес к китайской садовой моде (но умалчивая о роли Чемберса в ее возникновении) Уолпол пишет: "Французы в последние годы восприняли наш стиль садоводства, однако, решив быть больше обязанными более удаленным соперникам, отказали нам в половине достижений, или, вернее, в оригинальности изобретения, приписав открытие китайцам и называя наш вкус в садоводстве Le Gout Anglo-Chinois. Мне кажется, я уже показал, что это промах, и что китайцы от одной абсурдной крайности, присущей французам и всей древности, перешли к другой, и обе равно далеки от природы; регулярная формальность есть противоположность фантастических Шараваджи". Он высмеивает дидактичность проектов французского Просвещения, рассказывая о неком авторе, предлагающем "соединить садоводство с благотворительностью" и найти замену китайским пагодам, готическим храмам и фальшивым мостам. "На первом месте для отдыха он предлагает воздвигнуть школу; немного далее академию; по прошествии третьей части пути мануфактуру; и в конце парка выстроить больницу". Так "владелец во время прогулки будет вовлечен в размышления о различных этапах человеческой жизни, и его затраты, а равно и мысли проследуют в направлении патриотических дел и настроений" {45}.
Пародия на сады, которые Уолпол называет не "англо-китайскими", а "галло-китайскими" (Gallo-Chinois), отражает изменение представлений о естественности парка. Спор между защитниками "природного" и "разнообразного" стилей развивал противопоставление "эмблемы" и "выразительности", выдвинутое Вейтли. При этом каждая из сторон доказывала, что ее противники нарушили границу разумного, презрели "простую ограду Матери-Природы".
Комментатор сочинений Уолпола Джеймс Деллавей в 1827 году писал, что влияние Брауна вызвало "два достопримечательных спора, которые можно назвать "китайским" и "живописным"". О Чемберсе, начавшем первый спор, он, предварительно похвалив "проницательность и талант" архитектора, замечает: "Его план не был соприроден нашим землям; а одно лишь удивление не может быть истинным источником удовольствия" {46}. Однако Деллавей вспоминает и о возмущенной реакции на шаблонные приемы Ланселота Брауна, сводящие разнообразие природы и раннего поэтического пейзажа к набору "куп" и "кулис" (clumps and belts): "Купы и кулисы множились в своей отвратительной монотонности и заполнили собой все области королевства. Старинные аллеи исчезли, словно по мановению волшебной палочки, всякий знак формального или исправленного вкуса был устранен". Садовый мастер Хамфри Рептон, продолжатель "естественного" стиля, утверждал, что эпитет "голые и лысые" заслужили парки, созданные подражателями Брауна: "Отсюда происходит ошибочное мнение, что величие размеров порождает величие характера; отсюда безразмерная протяженность обнаженных лугов; томительная длина кулис и проездов; бесполезная ширина вьющихся дорог; изнурительная монотонность кустарников и газонов; обнаженные разливы вод, не окруженных деревьями, и все неживописные (unpicturesque) подробности, позорящие современное садоводство" {47}.
Кризис творческого садоводства выразился во втором, "живописном" споре. Деллавей замечает о Рептоне, что его собственный метод, который он называл "пейзажным садоводством", основан более на "изящности украшений и прелести", нежели на "решительном усилии оригинального таланта". "Приятность была его главным предметом", а целью — "скорее радовать владельцев соглашением с их прежними намерениями, чем пытаться придать величие каждой из сцен". Измельчание садового стиля и недостаточность прежних красот для создания должного впечатления вызвали ряд эстетических выступлений, связанных с понятием "живописности".
Ее начинают искать в драматических сценах дикой природы, как это делал Уильям Джилпин в своих поездках по Озерному краю и Шотландии, предпочитая "разительный эффект верному портрету" {48}. В теории садового стиля, которая постепенно превращается в теорию красивого пейзажа, категории прекрасного, возвышенного и живописного обособляются. Ювдейл Прайс утверждал, что картина может служить мастеру пейзажа лишь источником вдохновения, но не образцом для подражания. Ричард Пен Найт в книге "Аналитическое исследование оснований вкуса", изданной в 1805 году, доводит ассоциативную концепцию Вейтли до абсолюта, считая основой эстетического переживания не чувство, а интеллект. "Поскольку все интеллектуальные удовольствия возникают из ассоциации идей, то чем больше умножаются запасы ассоциаций, тем более расширяется сфера этих удовольствий. Для богатого этими запасами ума почти любой предмет природы или искусства, являющийся нашим чувствам, либо возбуждает новую череду или комбинацию идей, либо же оживляет и усиливает те, что уже существуют; так что воспоминание усиливает радость, а радость делает ярче воспоминания". Умозрительность переживаний, о которых говорит автор, проявилась и в отношениях, в которые он ставит природу и искусство: их идеи поддерживают друг друга "через ассоциацию и контраст" {49}. Прайс полагал, что желанная для зрителя "сложность" пейзажа происходит из "расположения, разнообразия форм, оттенков, светлых и теневых частей предметов и величавого настроения живописной сцены". "Понятие о живописности представляется посему находящимся на полпути между красотой и величественностью" {50}.
Таким образом, развитие пейзажного стиля в английском садовом искусстве начиная с 1770-х годов вступило в полосу творческого и теоретического кризиса, которая кончилась разделением теории и практики. Теория стиля, сосредоточившись на категориях "возвышенного" и "живописного", стала заниматься преимущественно красотами дикой природы. В отличие от эпохи Аддисона и Шефтсбери, стремление к "ассоциациям и контрастам" отражает не просвещенческие, а романтические тенденции. Создание садов в пейзажном стиле также меняет свои принципы, расширяя границы сада по самого горизонта и в то же время становясь все более массовым делом. Концепция "пейзажного садоводства" Рептона стала последней творческой идеей в истории английского пейзажного стиля; ее вариации питали национальную теорию и практику садоводства в течение всего последующего столетия, от Лаудона до "городов-садов" Эбнезера Хауарда {51}.
Широкий круг читателей континентальной Европы получил представление об "английском саде" именно в такой, поздней и полной противоречивых суждений ситуации. Состав переводных изданий отражает эту разноголосицу. "Образцы китайских построек" Чемберса были изданы на французском дважды (Лондон, 1757; Париж, 1776), "Трактат" на французском (Лондон, 1772) и немецком (Гота, 1785). В 1771 вышли французское и немецкое издания книги Вейтли; начиная с 1789 появляются французские и немецкие переводы текстов Джилпина {52}. В 1785 году вышло французское издание "Истории" Уолпола {53}. Самой читаемой из этих книг, по всей видимости, были "Замечания" Вейтли во французском переводе Франсуа де Поля Латапи, который, не довольствуясь описаниями автора, добавил собственный обширный текст о садах Стоу {54}.
Путешествия знатоков и энтузиастов привели к созданию дневников и книг, в которых пейзажная теория сверялась с садовой практикой: "Взгляд на Бельой и множество других садов Европы" Шарля-Жозефа де Линя (1781), "Трактат об английских садах" Ипполито Пиндемонте (1792). Среди менее известных текстов примечателен "Опыт об английском садоводстве" (1774), написанный Августом Фредериком Мощиньским по-французски для польского короля Станислава Августа Понятовского; во вступлении автор подчеркивает, что обязан своим вдохновением книге Вейтли {55}. Шведский садовый мастер Фредрик Магнус Пипер в своем "Описании идеи и генерального плана английского парка" (1811-12) обращается к авторитету Чемберса, с которым он был близко знаком в период пребывания в Англии в конце 1770-х годов {56}.
С 1776 по 1787 год выходило разделенное на двадцать один выпуск огромное собрание разнородных гравюр с образцами пейзажного садоводства, которое издатель, Жорж-Луи Ле Руж, озаглавил "Подробности новых модных садов" (в некоторых выпусках стоит титул "Jardins anglo-chinois"). Это и подобные издания способствовали усвоению английского пейзажного стиля, правда, скорее на уровне моды, а не теории. Примечательно, что во Франции книги, развивающие теорию "характеров" Вейтли, пишут люди искусства.
"Опыт о садах" живописца Клода-Анри Ватле (1774) также говорит о характерах, но их классификация все время меняется сообразно мыслям автора. Один из его перечней — полезные хозяйственные заведения, "украшенная ферма", старые парки — относится к этической стороне пребывания в саду, призывая к естественности в руссоистском ее понимании, самоограничению и благотворительным порывам. Список характеров связан с эмоциональным настроем: благородный сад, простой сельский, сады приятного характера и смеющиеся, а также серьезные и печальные. Затем Ватле переходит к категориям живописного, поэтического и романического (romanesque), порождения которого "принадлежат, если так можно выразиться, каждому в особенности и прямо связаны из-за этого с неправильностям воображения и заблуждениями вкуса". "Романическую" сцену Ватле иллюстрирует скрытой цитатой из Чемберса. "Таким, например, будет место совершенно дикое, где стремительные потоки низвергаются в тесные ущелья, где есть скалы и печальные деревья, где шум воды отдается эхом в многочисленных пещерах, вносящих в душу некое содрогание, где можно заметить тощие дымки, исходящие из нескольких кузниц, из нескольких потайных стеклодувен, где можно услыхать шумы многочисленных машин, чьи мучительные движения и стонущие колеса напоминают жалобы и крики злых духов" {57}.
В 1776 выходит более основательная и практичная "Теория садов" архитектора Жана-Мари Мореля, работавшего в Эрменонвиле (предлагаемая система жанров проще — она включает сады поэтические, романические и подражательные {58}), а через год появляется книга его патрона, маркиза Рене-Луи де Жирардена "О составлении пейзажей, или о средствах украсить природу вокруг жилища, соединяя приятное с полезным". Она соединила яркость образного мышления, присущего Вейтли и Ватле, со страстью к сценам дикой и даже грозной природы, которая была навеяна идеями Руссо. Книга Жирардена произвела такое впечатление на родине пейзажных садов, что в 1783 году была издана по-английски, а еще через два года появился английский вариант путеводителя по созданному им парку Эрменонвиля {59}.
Появление европейской теории пейзажного сада сделало возможным создание пятитомного свода исторических, теоретических и практических глав, который его автор, профессор эстетики Кильского университета Кристиан Кай Лоренц Хиршфельд назвал "Теорией садового искусства". Книга вышла в 1779-1785 в Лейпциге одновременно с французским авторизованным переводом и стала настольной для теоретиков и практиков многих стран Европы. Это иллюстрированное издание с удобным расположением материала содержало очерки о садах таких мало известных до того частей Европы, как отдаленные княжества Германии, Дания, Норвегия, Швеция, Швейцария, Ирландия.
Восьмое приложение пятого тома книги, сведения для которого доставил Якоб Штелин, посвящено садам России {60}. В нем описаны сады Петербурга, Петергофа, Ораниенбаума, Царского Села, Павловска, усадьба Демидова и Анненгоф в Москве, а также Ярополец Чернышевых и дачи Л.А. Нарышкина по петергофской дороге, носившие названия Баба и Гага {61}. "Лучший вкус в садоводстве привился в России с началом счастливого правления императрицы Екатерины II, — сообщает Хиршфельд. — Сия императрица, которой было суждено усовершенствовать вкусы и изящные искусства этой обширной страны, сделала в Ораниенбауме, еще в бытность великой княгиней, попытку создать английский сад на лесистом участке напротив ее дворца, и произвела эту пробу с изяществом и пониманием красоты, предвещавшим искусству садов весьма лестное будущее". Эти сведения о начале пейзажного садоводства в России, полученные от Штелина, заслуживают доверия: он был автором не дошедшей до нас "Истории Ораниенбаума", а в "Записках об изящных искусствах в России" указывал, что около 1759 года Ринальди, приглашенный на службу Екатериной Алексеевной, "заложил в лесу новый верхний сад, magnae molis opus quod secula tota requirit [великой тяжести труд, рассчитанный на целые века]" {62}. Восторженное описание висячего сада, устроенного в Зимнем дворце и "предназначенного для этого времени года" (возможно, намек на сады Семирамиды) {63}, сменяется похвалами Царскому Селу, которое, "может быть, однажды превзойдет своим богатством и вкусом все создания подобного рода в Европе". Для его устройства "Екатерина посылала в Англию умных людей, и вызывала к себе оттуда".
"В настоящее время в Россию приглашено несколько умелых английских садовников. Для князя Орлова они создали чрезвычайно красивый сад в его имении Гатчина", продолжает Хиршфельд. В качестве "английских" упомянуты также сады Щербатова и Остермана в Петербурге, Ярополец и дачи Нарышкиных.
Этот рассказ в общих чертах отражает ситуацию первых лет правления Екатерины II. Поскольку введение классицизма и пейзажного паркового стиля связано с ее "англоманией", императрица действительно изучала теорию и практику английского сада. До того времени в России практически не было пособий по созданию увеселительных садов, и примечательно желание Екатерины самой отобрать книги для перевода. В 1771 году, к которому относится ее письмо к Вольтеру с признанием "l'anglomanie domine ma platomanie", императрица, по-видимому, собиралась составить сборник, который шутливо предназначает "для устроителей дач по петергофской дороге". Сюда должны были войти первый из трактатов Чемберса и "Замечания" Вейтли {64}.
Издание под названием "О китайских садах. Перевод из книги сочиненной господином Чамберсом, содержащей в себе описание Китайских строений, домашних их уборов, одеяний, махин и инструментов", вышло в Петербурге в том же 1771 году. Этот полный и достаточно точный {65} перевод оказался первой книгой по теории пейзажного парка в России. Из него читатели узнали, что китайцы "приемлют в образец природу, и стараются подражать оной во всех ея прекрасных нестройностях", что в их садах "мы водимы бываем чрез извивающиеся проходы просеченные в густых кустарниках до разных проспекта мест, из которых каждое означено беседкою, или строением, илиж каким ни будь другим предметом". Переводчик называет три вида "представляемых предметов" "приятными", "страшными" и "обавательными". Видимо, не имея эквивалента для английского понятия "романтический" ("what we call romantic"), автор перевода передает его через описание: "Обавательные их представляемые предметы по большей части сходны с нашими из романов взятыми, на которые употребляют они разныя хитрыя изобретения к возбуждению крайняго удивления" {66}.
Читатели были предупреждены и о том, что "искуство в разположении садов по Китайскому манеру чрезвычайно трудно, и посредственнаго понятия людьми непостижимо; по тому, что хотя правила тому простыя и весьма явственныя; однакож произведение оных в действо требует остраго ума, тонкаго разсуждения и великаго искуства; так же сильнаго воображения и совершеннаго сознания человеческаго желания и склонности. И как сему искуству никакого определеннаго правила не имеется, то подвержено оно столь многим переменам, сколько находится различных разпоряжений в созданиях мира" {67}.
Издание книги совпадает с периодом, когда Екатерина была увлечена китайской модой. В 1770 отец и сын Нееловы отправляются в Англию для знакомства с ее садовым искусством {68}, тогда же составляются проекты Китайского городка {69}, Эрмитажной кухни, Малого и чуть позже Большого капризов. То же можно предположить и по поводу предполагавшегося издания "Замечаний" Вейтли. 1770-1772 годы — время, когда Екатерина деятельно занималась переустройством Царского Села. В эти годы начаты работы на Большом пруду, сооружены Башня-руина, Морейская колонна, Кагульский обелиск, Пирамида, Орловские ворота, проектированы Чесменская колонна, Палладиев мост, Адмиралтейство. Намерение императрицы издать "Замечания" было, скорее всего, продиктовано всплеском энтузиазма, сопровождавшим только что вышедшую книгу, и желанием распространить ее идеи среди тех, кто не читал не только по-английски, но и по-французски.
Екатерина переписала весь текст издания Латапи с целью подготовить его к переводу на русский; эта рукопись озаглавлена "Principes pour former le jardin dans le gout anglois" ("Основания для создания садов в английском вкусе") Тем не менее, проект так и не был осуществлен. Вероятнее всего, книга Вейтли показалась бы слишком обширной и сложной для широкого читателя в условиях, когда большинство видевших "аглинские" сады русских путешественников полагало, что "все искусство в том, чтоб было сходно с натурой" {70}. Однако влияние книги, читаемой в России во французском переводе, было существенным. Британский садовый мастер Джеймс Мидер, создатель Английского парка в Петергофе, не без иронии писал на родину в 1780 году: "До последних Лет вкус в Садоводстве у Вельмож был ограничен лишь получением плодов, но Дворяне, бывшие в Англии, столь много восхищены Английскими увеселительными садами, что полагают их здесь куда более прекрасными, нежели они представляются вашему или моему Глазу. Замечания о современном Садоводстве Господина Вейтли, переведенные на Французский, верно, не в малой степени способствовали сему мнению. Это привело их всех в садовое Безумие" {71}. Однако предметом литературной дискуссии, фактом русской садовой теории трактат Вейтли не стал.
Из двух линий, теоретической и инструктивной, которые уже наметились в европейской литературе об "английских" садах, русскими издателями была избрана вторая. В 1776 году выходит анонимный перевод небольшой книги английского правоведа Джорджа Мейсона (1735-1806); его заглавие, "Опыт о расположении садов", удачно передает титул оригинала (An Essay on Design in Gardening). Как и в английском издании, вышедшем в 1768 году, автор не указан, а подзаголовок "Переведено с аглинского языка" подразумевает нормативный характер сообщаемых сведений {72}.
Мейсон дает краткий обзор истории садоводства, начиная с садов Семирамиды, Навуходоносора и прочих "парадизов Востока" (переводчик заменил слово "paradise" на "сад"). Переходя к натуральному стилю, он начинает его историю с критики Ф. Бэконом "узловатых фигур с разными покрашенными землями" ("мы часто подобные им в пирогах видим"), и "фигур зделанных из мозжевельнику или из другой зелени, оне одних детей забавлять могут" {73}. Многие литературные высказывания Мейсона (в частности, обсуждение романа Филиппа Сидни "Аркадия"), вряд ли были интересны переводчику и его читателям. Однако в трактате называются и важные для садовой истории имена, начиная с Милтона ("описание его едена еще по сих пор неопорочимо") и Уильяма Темпла. Вспоминая мнение последнего о трудности подражания китайской пейзажности, Мейсон замечает: "Кавалер темпель не воображал себе, что чрез пятьдесят лет китайской вкус в отечестве его в обычай воидет; или что многие оправдают его примечание, и делом докажут как мудрено в таком предприятии успех иметь".
Вспоминая первую из книг Чемберса, Мейсон указывает на частный и свободный от правил характер английского садоводства: "Китайской манер представлен нам недавно весма ясным и пространным образом; но можноли дать точное понятие об аглинских оному подражаниях? в здешних земле дух волности простирается до самаго воображения особых [частных, individuals] людей: о не зависимости столько же спорили в вещах касающихся до вкуса сколько в рассуждении закона и правления, и сие причинило такие разнообразные виды каких целые века произвесть не могли. Однако мы должны приписать сему самоволию новые перемены в садах".
Принципиальный характер носит утверждение Мейсона о независимости английского стиля от традиций и роли "примечания" в совершенствовании садов. "От кудаже произходит нынешнее наше превосходство когда не от частных опытов? хотя многие нелепые планы в деиство произведены, однако они не мешали нам хорошими ползоватся. Ибо как бы намерения публики несправедливы ни были, однако она редко обманывается в рассуждении похвалы того что прекрасно; пусть представят глазам разные обрасцы, разность в выборе редко будет важна. Таким образом примечание служило вождем аглинским садовникам, которому они единственно следовать могли". Этим поискам, по мнению автора, помогали прежде всего поэты: цитата из стихотворения Шенстона "Сельская прелесть" поставлена даже эпиграфом к книге. "Случайные мысли в поповой епистоле для наставления не довольны; однако мы лучших не имели прежде издания шенствоновых мыслей о садах. Наставления его[,] кажется мне[,] неорочимы: следующия примечания им ни мало противны не будут, а только прибавлением служить могут" {74}.
Мейсон, последователь традиции "выразительного" сада, считает, что неумеренное применение кустарников и цветников показывает "торжество роскошности над красою", осуждает несообразные месту и причудливые строения — "таковы из корней зделанные дома посреди цветников, гермитажи богато украшенные, дома деревенской простоте подражающия", а также столбы и обелиски, которые "обыкновенно для тщеславия возведены". "Употребление статуй в садах также опасно, однако можно их иногда с успехом поместить," замечает Мейсон и в качестве примера указывает на статую речного бога в знаменитом гроте английского имения Стоурхед.
Русским читателям "Опыта о садах" наверняка были интересны замечания о тонкой грани между "противуположением" и "несогласием" (так переданы понятия contrast и incongruity): "точно пределы оных означить почти невозможно; но разумной глаз тот час увидит разность между предметами ему представленными". Употребление контраста "способнее всего во внутреннем расположении рощей, разные повороты дорог, закрытие и отверстие кустов, вид высоких больших деревьев, и внезапной переход от одного степени тени к другому могут впечатлеть в воображении величайшия идеи". Мейсон пишет и о более сложном средстве создания сцен, похожем "на то, что называется в живописи оттенивать": "некоторые части будучи повидимому беспечно отделаны, последующие им прекраснее кажутся" {75}.
Мейсон указывает и на моральное значение садоводства, обращаясь при этом к авторитету французского Просвещения. Его трактат заканчивается словами из повести Вольтера "Кандид" "надо возделывать наш сад", которые уже успели стать крылатыми (их использовал и Жирарден в предисловии к своей книге): "Естьлиб кто нибудь отвечал, что сие только до пороков касается и что упражнения светской жизни нужны для благосостояния общества, что они увеличивают торг, что они приносят богатство честь и славу, cela est bien dit (repondit Candid) mais il faut cultiver notre Jardin — очень хорошо (сказал бы кандид) но надобно одобрять наш сад" {76}. "Опыт" Мейсона, по-видимому, пользовался популярностью у российских любителей садов: он был почти без изменений переиздан в 1778 году {77}.
Превращение английского опыта садоводства в международный было очевидно для А.Т. Болотова, который в течение многих лет печатал в "Экономическом магазине" переводы и изложения статей Хиршфельда. Отбор текстов и комментарии к ним показывают, что пейзажный стиль для Болотова отнюдь не равнозначен английскому. Устами Хиршфельда издатель журнала отстаивает первенство практики и здравого смысла над теорией и модой. Статья "Некоторые замечания о садах в Англии", взятая из исторического обзора Хиршфельда, начинается с утверждения: "Здравой вкус Англичан сделал им сельскую жизнь любезною и драгоценною, и они употребляют те деньги на поправление деревень, которые другие народы в своих столицах проживают", причем Болотов вместо "хороший вкус" ставит "здравый" {78}. Причины красоты английских пейзажей — не только климат и "благосостояние полей", но также "щастливая вольность", а парки соединяют в себе "все то, чем натура, подкрепляемая скромным искусством, пленять и очаровывать может".
Далее следует упрощенная Хиршфельдом теория "характеров", применение которой, как оказывается, зависит от наблюдательности и вкуса "Британина" (хозяина или садового мастера, остается неясным). "Натуральное и великое составляет главной характер, или главныя черты Британских парков и садов. ...Британин требует просторнейшего места, на котором бы мог он свободно и непринужденно предаваться стремлениям склонностей и деятельности своего духа. Он, изследовав разныя силы, которыя вода, стремнины, горы, холмы леса и здания в душе нашей оказывают, размышляет наперед о том, каким бы образом можно действия сих сил чрез искусство увеличить и придать им более гармонии" {79}.
Через два года читатели "Экономического магазина" получили дополнительный повод для размышлений о характере английских садов. Статья "Еще некоторые примечания о новом садоводстве в Англии, и о начале оного", которая представляет собой первый раздел главы Хиршфельда "Различные замечания о новом вкусе в садоводстве", вновь поднимает тему опыта и постепенных поисков. "Новой садовой манер, проявившийся в Англии, произошел не от нечаянной и скорой выдумки и затей, но был действием разсудка и примечания натуры. ...Все было прежде изследываемо, нежели отметаемо, и обо всем прежде думаемо и разсуждаемо, нежели предпринимаема садка [посадка]; поелику дело сие производилось не с поспешностью, а исподволь, и всеми наблюдениями не спешили: то производство и удалось, и имело успех вожделенной".
Уильям Кент, "отец Британского садового искусства", "первой насадил сады таким образом, каким желал иметь их чистой вкус" (так в данном случае Болотов передает выражение "хороший вкус"). "Негодной вкус", олицетворенный Ленотром, с его "утомительной симметрией", "странными и вздорными мастереньями", "гигантами, чудовищами, гербами и моттами, вырезанными из таксовых и буксбаумовых деревьев", в конце концов надоел: "стремление поворотилось". Здесь текст Хиршфельда следует за рассуждением Уолпола, и поворотным пунктом оказывается раскрытие садовых пейзажей. "Наизнаменитейший шаг, учиненный при последующем по том поправлении, был тот, что разломали каменные стены, которыми сады ограждены были, и сделали вместо их рвы. Опыт сей почитался тогда столь удивительным, что простолюдин называл сие ах! ах! для изъявления действия удивления от внезапности, когда он гуляя, бывал неожидаемыми и неприметными сими рвами в шествии своем остановлен".
Кент, который имел умеренный талант живописца, был зато "смел и надежен сам на себя, сколько нужно было и тому, чтоб мог отваживаться и повелевать, и имевший дух, способный к извлечению из мрака несовершенных опытов большой системы". "Он перешагнул за рвы, сады окружающие, и увидел, что вся натура составляет сад. Он возчувствовал восхитительный контраст между смешением бугров, холмов и долин, нашел вкус в красоте плавно возвышающегося холма и отлогой долины и углубления, и приметил, сколь много украшает верх бугорка редкая рощица, и сколь много открытые и прямые стволы ее древес на отдаленном положении мест придают проспектам сим красоты и приятности".
Однако не живописные качества, а натуральность стала главным достижением пейзажей Кента: "У живого ландшафта отнята была только его дикость, для сделания его красивейшим, а не для того, чтобы сотворить из него что нибудь новое". Но и естественность имела "надлежащие пределы". Кент "последовал натуре и подражал оной столь щастливо, что стал думать наконец, что и все ея дела равно способны к подражаниям. Он насадил в Кейзингтонском саду даже самые засохлые и мертвые деревья для придания сцене более вида истины; но осмеяния вывели его скоро из сего заблуждения и отвлекли от сей непомерности. Фундаментальное его положение было то, что природа не терпит никаких прямых линей и мерзит ими. Подражатели его, как казалось, не могли ничего любить, кроме кривого" {80}.
Тема чрезмерного подражания, занимающая большое место в книге Хиршфельда, находит у Болотова горячую поддержку. Помещая в журнале "Чемберово описание китайских садов", он воспроизводит и предисловие, выражающее сомнение в нужности китайской моды. "Из всех сих никоторые в нашем времени так не прославились, как сады Китайские, или то, что нам под сим именем изображено довольно прельстительно. Сии сады сделались предметом не только удивления, но и самого подражания, и что начали везде перенимать Аглинские новые манеры в садах, тому верно много помогло известие о садах Китайских... Но что, естьлиб доказано было, что сумазбродство сие имеет основание не твердое и не лучше того, какое имеют другие сумазбродства модныя? Что естьли сих Китайских садов, которыми так восхищаются, которым с толиким жаром стараются подражать, совсем в натуре нет, или по крайней мере нет таких, какими мы себе их воображаем? — Смешно бы поистине было! — Тут вышло бы то, или похоже на то, что мы стараемся тому подражать, чего нет на свете" {81}.
Так же построен в книге Хиршфельда раздел о садах его родной страны. Автор, как напоминает Болотов, "будучи природою Немец", высмеивает галломанию: это "особливая болезнь нашей нации, владычествующая над большей частию оной от Князей до последних лавочников, и которую изцелить не в состоянии были ни осмеивания Патриотов, ни монументы, доказывающие собственную нашу силу и достоинство". Однако у нации, "которая может быть чувствительнее всех к красотам натуры", подражание должно было смениться поисками нового. И все же слух о "поправлениях", которое сделали в своих садах англичане, породил "безрассудные сколки с Аглинских манеров и самые подражания Китайским редкостям". И все же "кажется, что ныне дух народа нашего хочет и в сем пункте предаваться собственным своим разсудкам и деятельности", производя сады "прямо Немецкие, хотя для отличения их от старого манера и сокрыты они под именем Аглинских" {82}.
В том же 1786 году Болотов пишет "Некоторые замечания о садах в России", предлагая воспользоваться не стилем, а опытом других стран. "Всего бы благоразумнее было быть нам, колико можно, осторожными и не спешить никак перенимать манеры у других, а паче испытать производить сады собственного своего вкуса, и такие, которые бы, колико можно, сообразнее были с главнейшими чертами нашего нравственного характера". Эти сады для русских были бы "прочнее и приятнее прочих", "и было б нимало не постыдно для нас то, когда б были у нас сады ни Англинские, ни Французские, а наши собственные и изобретенные самими нами, и когда б мы называть их стали РОССИЙСКИМИ" {83}.
Последние десятилетия XVIII века в различных странах Европы отмечены реакцией на засилье "английского вкуса". Альбом Иоганна Генриха Громана "Собрание новых мыслей для украшения садов и дач", выходивший в Лейпциге, но имевший в числе прочих и русское издание, дает образец павильона, который может служить "памятником какому нибудь любимому скоту или зверю". Примечание предостерегает: "Мы надеемся, что любители садов в употреблении сих зданий не будут подражать Англинскому вкусу, а назначат их к чему нибудь приятнейшему" {84}. Однако более существенным было желание добиваться индивидуальных и связанных с национальной традицией решений, продиктованных, как когда-то англичанам, "рассудком и примечанием натуры". В первые годы нового столетия А.М. Бакунин писал из своей усадьбы Прямухино Н.А. Львову, автору проекта ее переустройства: "Будет, обещаюсь вам, и у меня сад не стриженый, не вьюрчатый, не аглицкой и не китайский, а будет сад русский" {85}. Высказываний, которые носили бы теоретический характер, в русской садовой литературе немного. И в этой скрытой от историка культуре садового строительства особое место занимает текст Львова, приложенный к проекту московской усадьбы канцлера А.А. Безбородко.
Проект усадьбы, предназначенной для самого центра Москвы, был составлен по желанию смертельно больного владельца, для того, чтобы показать размах его замыслов, а не реального строительства. "Я решился пуститься на новое здание, которое по крайней мере потомству покажет, что в наш век и в нашей земле знали вкус", писал Безбородко С.Р. Воронцову {86}. Львов создал реальный, хотя и очень масштабный проект, но составил к нему текст более общего, программного характера {87}. Текст в этом неоконченном своде чертежей составлен параллельно на русском и французском: скорее всего, альбом предназначался для гравировки и издания, рассчитанного как на отечественного, так и на зарубежного читателя.
Круг чтения Львова по теории и истории садов неопределенно широк {88}. Точно известно лишь, что он внимательно читал французское издание книги Хиршфельда, оставляя на полях заметки и рисунки {89}. Вступительная заметка "Каким образом должно было бы расположить сад князя Безбородки в Москве" имеет несколько тем, у которых могут быть литературные источники. Львов объясняет, что усадьба должна соединить "симметрическую" и "натуральную" части. "Садовому архитектору", сочетающему сельские красоты с городским великолепием, "показалось возможным согласить учение двух противоположных художников Кента и Ленотра, оживить холодную единообразность сего последнего, поработившего в угодность великолепия натуру под иго прямой линии, живыми и разнообразными красотами аглицкого садов преобразителя и поместить в одну картину сад пышности и сад утехи".
Противопоставление Ленотра и Кента к этому времени стало распространенным; оно присутствует и в статье Хиршфельда, включенной Болотовым в "Экономический магазин", и в поэме Жака Делиля "Сады": "Кто прав, Ленотр или Кент, сказать я не умею" {90}. В "Послании" Поупа Ленотр упоминается параллельно с Иниго Джонсом, основателем английского классицизма. Однако далее Львов высмеивает симметрию как голландскую, а вовсе не французскую традицию. Возможно, будучи знаком с замечательными пейзажными парками Франции, он не считал нужным вспоминать ее прежний садовый стиль, а кроме того, часть его парка носит регулярный характер. Для связи частей имения архитектор избирает "младшую сестру симметрии, оставя старшую на троне в Голландии с разорительным ее скипетром, из ножниц состоящим, которыми она, изуродовав мирты, пальмы, даже самый кипарис, превращала деревья в медведей, в пирамиды, в дельфинов и наполнила сады наши зелеными неподвижными уродами, которые стали ни пень, ни дерево". Одновременно с фигурами из зелени осуждается симметричная планировка сада: "По ее аршинному закону, вдвое пространство уменьшающему, всякая дорога в саду должна находить родную сестру себе, пару и товарища, и половина сада представляет не что иное, как повторение другой половины так, что увидя первую, другую никто и смотреть не пожелает".
К рассуждению Вейтли о "характере" сада (возможно, отражающему знакомство с книгой) восходит замечание о нелепости строений, "носящих внешний вид и имя такой вещи, которой употреблению они противоречат, и обманутый наружностью их пришелец вместо удовольствия досадует, что в храме Аполлоновом нашел сарай, а в пустыне вместо скромного пустынника нечистоту и сырость". Характеры времен дня, истолкованные Хиршфельдом, лежат в основе проекта натурального сада, который состоит из места для утреннего, полуденного и вечернего "гулянья". Следуя рекомендациям немецкого автора в первом случае, Львов в полуденной части вместо предложенных водопада либо грота устраивает купальню, а вечернюю сцену, вопреки совету посвятить ее "нежности и спокойствию", превращает в шумное публичное гулянье с ярмаркой {91}.
В конце незавершенного текста помещено рассуждение о птичнике, назначенном для утреннего гулянья. Львов вспоминает об античном описании Варрона, рисующем роскошную ротонду с механическими устройствами, но останавливается на скромной искусственной руине, проект которой создает на основе гравюры из пятого тома "Теории" Хиршфельда {92}. Хотя французский вариант львовского текста короче, чем русский, в нем есть дополнительное примечание относительно зеленых фигур: "Собрание (деревьев) подобного типа должно было продаваться несколько времени тому назад. Было бы, пожалуй, немного поздно его приобрести. Вот, тем не менее, несколько примеров из числа наиболее замечательных: "Адам и Ева из тиса; Адам несколько поврежден падением дерева добра и зла, сбитого большой грозой. Ева и змея в очень хорошем виде. Ноев Ковчег из остролиста; по сторонам в довольно плохом состоянии из-за недостатка воды. Вавилонская башня; она еще не закончена. Св. Георгий из букса; его рука еще недостаточно длинна, но он сможет убить дракона в апреле будущего года. Старая фрейлина из дерева, изъеденного червоточиной. Свинья из стриженного кустарника, превратившаяся в дикобраза, будучи оставленной под дождем в течение недели" {93}.
Этот текст Поупа, по всей видимости, взят Львовым из первоисточника. В книге Хиршфельда Поуп упоминается всего один раз, в связи с его садом; ошибка львовского текста ("дерево, изъеденное червоточиной" вместо "полынь" — подлинное значение слова "wormwood") также говорит за использование английского оригинала. Тогда становится понятным и весь раздел о стриженой зелени: довольный остроумной находкой английского поэта, Львов развивает его шутку в тексте серьезного, официального назначения. Но впечатления Львова могли быть и более глубокими. "Два источника" в саду царя Алкиноя, о которых говорит Поуп, проведены "один ради орошения всего сада, другой от дворца в город, для общественных нужд". Подобным же образом устроена водная система в проекте сада Безбородко.
В верхней его части воды, падая "водяными завесами" в грот у основания монумента, затем "собраны в круглую мраморную чашу, средину храма занимающую, и оттуда, как из общего источника, распределены то открытыми, то подземными путями на благотворение саду". Одна из водных струй протекает сквозь натуральный сад, питая купальню и мельницу, в которую обращены "руины храма Нептуна", и образуя "вместе каскад героический и деревенский". "Верхних ключей воды, собранные в одно озерко, из коего протекают они чрез долину и освежают прохладу оной, те же самые воды расположены будучи натуральными порогами и водопадами в местах глухих и осененных, одушевляют журчанием своим уныние и тишину данного убежища". Наконец, у полукруглой торговой площади "вечернего гульбища" находится "источник воды, чистой и здоровой"; "вода сия поднята будет насосами в фильтровальную машину и оттуда выведена кранами на улицу, определена на употребление имеющим надобность в оной" {94}. Так теория английского сада, моральные принципы Просвещения и фигура поэта, стоящего у истоков "сельского садоводства", воссоединились в последнем садовом трактате русского Просвещения.


Искусствознание 1/2004. С. 173-190
© Б.М. Соколов. 2004 г.


---------------------------------------------------------
При цитировании исторических текстов сохранены особенности их орфографии и пунктуации. Стихотворные переводы, не оговоренные в примечаниях, выполнены автором статьи.

42 Gemmett R.J. Beckford’s Fonthill: The Landscape as Art // Gasette des Beaux-Arts. T. 80. Decembre 1972. P. 350-355.
43 Walpole H. The History of the Modern Taste in Gardening. Journals of Visits to Country Seats. New York-London, 1982. P. 248-249.
44 Ibid. P. 258.
45 Ibid. P. 260-261.
46 Ibid. P. 307.
47 Ibid. P. 298-299.
48 Ibid. P. 310.
49 The Genius of the Place. P. 348-350.
50 Ibid. P. 353-354.
51 Интересно, что Деллавей называет пейзажные сады "городами зелени", "cities of verdure" (Walpole H. The History of the Modern Taste in Gardening. P. 308).
52 См.: Wimmer C. A. Geschichte der Gartentheorie. Darmstadt, 1989.
53 Essai sur l'art des Jardins modernes, par M. Horace Walpole, Traduit en Francais par M. Le Duc de Nivernois. Strawberry Hill, 1785.
54 Whately Th. L'Art de former les jardins modernes, ou l'art des jardins anglios. Traduit par Francois de Paul de Latapie. Paris, 1771.
55 Morawinska A. Augusta Fryderyka Moszynskiego Rozprawa o ogorodnictwe angielskom. Wroclaw-Wraszawa-Krakow-Gdansk, 1977.
56 Fredrik Magnus Piper och den romantiska parken. Stockholm, 1981. S. 79.
57 Watelet C.-H. Essai sur les jardins. Paris, 1774 (репринт: Geneve, 1972). P. 88. Пер. О.В. Докучаевой.
58 Morel J.-M. Theorie des jardins. Paris, 1776 (репринт: Geneve, 1973). P. 372.
59 Girardin R.-L. An Essay on Landscape. A Tour to Ermenonville. New York-London, 1982. В начале следующего столетия книга вышла на русском в анонимном переводе весьма низкого качества: Жирарден Р.-Л. О составлении ландшафтов. СПб., 1804.
60 Hirschfeld C. C. L. Theorie de l'art des jardins. Vol. 5. Leipzig, 1785. P. 332-340.
61 Пыляев М.И. Забытое прошлое окрестностей Петербурга. СПб., 1996. С. 112-113, 119-121, 545.
62 Записки Якоба Штелина об изящных искусствах в России. Т. 1. М., 1990. С. 23, 30, 207, 418. Кроме того, немецкий ученый составил каталог скульптур Летнего сада (Записки Якоба Штелина. Т. 2. С. 184-213). Штелин имел связи с Лейпцигом, где в 1785 году были изданы его "Подлинные анекдоты о Петре Великом"; он умер в год публикации (25 июня) и этой книги, и пятого тома "Теории" Хиршфельда.
63 Весной 1766 года, сообщает в "Записках" Штелин, "при Дворе или рядом с Императорским Зимним дворцом был сооружен hortus pensilis [висячий сад]. Но среди лета, в отсутствие Двора, эта постройка была переделана. Открытый на юг фасад верхнего сада исчез, и на его месте поздней осенью было закончено сооружение каменного здания, отделанного снаружи в виде решетки и представляющего собой нечто совсем новое, именно, trelliage de pierre [каменный трельяж]. ...На следующий год каменный трельяж г-на генерала Бецкого, как слишком французский, был опять разобран и дому придан другой, вполне естественный вид" (Записки Якоба Штелина. Т. 1. С. 219).
64 Щукина Е.П. "Натуральный сад" русской усадьбы в конце XVIII века // Русское искусство XVIII века. Материалы и исследования. М., 1973. С. 114; Cross A. The English Garden in Catherine the Great’s Russia // Journal of Garden History. Vol. 13, no. 3. July-September 1993. P. 178-179.
65 Одно из немногих испорченных мест — пассаж о "купах" (clumps), которые переводчик называет "нескладными коротышами"; смысл их употребления им также не понят. Вместо "они никогда не заполняют купами весь участок: они относятся к насаждениям, как живописец к картине, и создают группы из своих деревьев таким же образом, как те из своих фигур, выделяя главные и подчиненную им массу" (The Genius of the Place. P. 287) в переводе стоит "они отнюдь всего сада не насаживают оными деревьями; но разпределяют их по приличным местам, власно как живописцы их на картинах изображают; и обрезывают они деревья свои такимиж точно фигурами, имея в запасе довольное число удобных к тому" (О китайских садах. Перевод из книги сочиненной господином Чамберсом... СПб., 1771. С. 18).
66 О китайских садах. С. 3, 5.
67 Там же. С. 18-19.
68 Кросс Э. У Темзских берегов: Россияне в Британии в XVIII веке. СПб., 1996. С. 246.
69 Швидковский Д.О. Чарлз Камерон при дворе Екатерины II. М., 2001. С. 114. Ил. 24.
70 Письмо И.И. Шувалова к М.С. Воронцову (1764). Этот и другие отзывы приведены в статье: Кросс А. Британские садовники и мода на английские парки в России конца XVIII в. // С берегов Темзы — на берега Невы: Шедевры из собрания Британского искусства в Эрмитаже. СПб., 1997. С. 78-91.
71 Cross A. The English Garden in Catherine the Great’s Russia. P. 177.
72 An Essay on Design in Gardening. London, 1768 (репринт: New-York-London, 1982). О книге и ее авторе см.: Cross A. The English Garden and Russia: An Anonimous Identified // Study Group on Eighteenth-Century Russia Newsletter, 2 (1974). P. 25-29.
73 Опыт о расположении садов. СПб., 1776. С. 13.
74 Там же. С. 19-21.
75 Там же. С. 24, 35.
76 Там же. С. 40.
77 В конце правления Екатерины вышло русское издание альбома, составленного Людвигом Христианом Манза (Манса Л. Планы для расположения и разведения Аглинских садов. Plans zu Anlagen englischer Gaerten. М., 1796); оно содержало всего шесть планов и едва ли имело влияние на садовый стиль.
78 Hirschfeld C. C. L. Theorie de l'art des jardins. Vol. 1. Leipzig, 1779. P. 62; Экономической магазин, 1786, ч. 25. С. 357.
79 Экономической магазин, 1786, ч. 25. С. 359.
80 Экономической магазин, 1788, ч. 30. С. 65-76.
81 Hirschfeld C. C. L. Theorie de l'art des jardins. Vol. 1. P. 93-94; Экономической магазин, 1786, ч. 25. С. 321-322.
82 Hirschfeld C. C. L. Theorie de l'art des jardins. Vol. 1. P. 82-83; Экономической магазин, 1786, ч. 25. С. 305-308.
83 Экономической магазин, 1786, ч. 26. С. 60-62.
84 [Громан И.Г.] Собрание новых мыслей для украшения садов и дач, во вкусе, Англинском, Готтическом, Китайском; для употребления любителей Англинских садов и помещиков, желающих украсить свои дачи. М., 1799. I, IV.
85 Агамалян Л.Г. Русский сад Александра Бакунина (К вопросу об авторе Прямухина) // Гений вкуса: Материалы научной конференции, посвященной творчеству Н.А. Львова. Тверь, 2001. С. 237.
86 Цит. по: Глумов А.Н. Львов. М., 1980. С. 153.
87 Гримм Г.Г. Проект парка Безбородко в Москве // Сообщения Института истории искусств. Вып. 4-5. М., 1954. С. 107-135.
88 Список изданий, рекомендованных Львовым его другу Н.П. Осипову для составления "Подробного словаря для сельских и городских охотников и любителей..." (см.: Турчин В.С. Львов и Н.П. Осипов: к "истории садов" в России // Гений вкуса. С. 208-211), включает преимущественно пособия по хозяйственному садоводству (в том числе и "Экономический магазин").
89 Экземпляр, принадлежавший Львову, до 1970-х годов хранился в Научной библиотеке ГМИИ имени А.С. Пушкина; А.Н. Глумов приводит сделанную в четвертом томе заметку архитектора (Глумов А.Н. Львов. С. 118, 187). Библиотечный акт о списании свидетельствует об утрате этого этого экземпляра.
90 Делиль Ж. Сады. Л., 1987. С. 111. Пер. А.Ф. Воейкова.
91 См.: Ткаченко А.В. Западноевропейские влияния и их трансформация в проекте парка Безбородко // Гений места. 197-201.
92 Hirschfeld C. C. L. Theorie de l'art des jardins. Vol. 5. Leipzig, 1785. P. 10.
93 Гримм Г.Г. Указ. соч. С. 111. Примеч. 1.
94 Там же. С. 130-135.