Александра Веселова. Стихотворения А.Т. Болотова: Хорошая физика, но плохая поэзия

Стихотворения известного русского ученого и литератора XVIII века А.Т. Болотова (1738 - 1833) почти не печатались и никогда не были предметом серьезного исследования. Известны только две публикации болотовских стихов: в первом томе хрестоматии С.А. Венгерова "Русская поэзия" (Лященко, 1893) и в журнале "Российский архив" (Болотов, 1992). В комментариях к публикациям и в работах о Болотове, где упоминается его поэтическое творчество, авторы отмечают "много наблюдательности и отсутствие поэзии" (Лопарев, 1899) и видят ценность болотовских стихов только в том, что они являются отражением позиций автора по некоторым вопросам (Лященко, 1893). Между тем, сам Болотов достаточно серьезно относился к своему "стихотворству". Первые упоминания о собственном поэтического творчестве в записках Болотова относятся к возрасту 14 лет, когда Болотов пишет о том, что чтобы скрасить себе долгую дорогу, он сочинил песенку, которую и "тананакал" в пути. Затем, в годы службы, он принимал активное участие в создании армейского фольклора. Но серьезное отношение к стихосложению сам Болотов связывает с книгами немецкого философа И.Г. Зульцера, и, прежде всего, с книгой "Разговоры о красоте естества" (рус. перев. 1777, Болотов читал по-немецки в 1759 г.). Болотов отмечал, что именно благодаря этому и подобным ему сочинениям, он "нечувствительно получил вкус к пиитическим сочинениям, имеющим толь близкое и тесное родство с ними" (Болотов, 1871, I: 810). Он начал читать, а потом и сочинять стихи, и даже "взял на себя труд, для удобнейшего приискания рифм, составить некоторый род пиитического словаря..." (Болотов, 1871, I: 812). Эта часть записок создана в 1790 г. и отношение Болотова к собственному поэтическому творчеству данного периода весьма скептическое: "Со всем тем судьбе, как видно, /152/ было неугодно сделать меня стихотворцем. Из всех тогдашних моих трудов не вышло наконец ничего, и я хотя остался любителем стихотворства, но не сделался поэтом и увидел скоро, что натура не одарила меня потребным к тому даром"(Болотов, 1871, I: 812).. Образец подобного творчества Болотов приводит в письме к своему знакомому, лейтенанту Тулубьеву, в 1760 г. (см. Приложение 1). Болотов комментирует этот текст следующим образом: "Не знав ни аза в глаза, приходило мне иногда на ум песни и элегии делать. У меня и поныне еще есть сии знаки прежних моих слабостей, и я никогда не мог, чтобы не хохотать, когда они мне на глаза попадутся. Правду сказать, я и ныне еще весьма худой стихотворец, однако тогда-то и не знал, что поэзией называется" (Болотов, 1761: 165). Но Болотов не навсегда оставил поэзию. Новый всплеск его поэтического творчества приходится на начало 1790-х годов, о чем свидетельствуют как ряд написанных им в этот период стихотворений, так и упоминание об этом факте в записках. На этот раз поэтическое настроение оказывается спровоцированным наступающей весной: "Мы начали ежедневно посещать свои сады и утешаться в них всеми вешними прелестями природы. А сие и подало повод к тому, что во мне вдруг возродилась, или паче возобновилась превеликая охота к стихотворству, и что весь сей месяц сделался для меня, так сказать, поэтическим и посему очень достопамятным" (Болотов, 1871, IV: 1090 - 1091). В отличие от многих других произведений, которые Болотов даже не мыслил публиковать, сборник стихов он готовил в 1793 г. к печати для книгоиздателя К.Ридигера. Публикация эта не была осуществлена, возможно, по причине невысокого художественного уровня стихов. Поэтическое наследие Болотова этого периода достаточно обширно. Большая часть его стихотворений помещена им в рукописном десятитомном "Собрании мелких сочинений в стихах и в прозе" (1793 - 1824), который создавался им в г.Богородицке, где Болотов находился в качестве управляющего императорской волостью, и затем в родовом поместье в с. Дворянинове.

Очевидно, что отношение Болотова и к поэзии в целом, и к собственному поэтическому творчеству претерпело значительные изменения. В первую очередь следует отметить, что Болотов перешел на /153/ белый стих (можно предположить, что именно "подыскивание рифм" представляло для него наибольшую сложность). Изменилась и тематика стихотворений, а, вместе с ней, и жанровые предпочтения автора. Если в письме к Тулубьеву он в качестве наиболее характерного образца своего поэтического творчества приводит элегию, то в 90-х годах превалируют духовные стихотворения, или стихи описательного характера, преимущественно посвященные природным явлениям. Обращает на себя внимание и тот факт, что многие поэтические произведения Болотова этого периода являются "дублетами" к произведениям прозаическим. Так, "Путеводителю к истинному человеческому счастию" (1784) соответствует ода "К человеку, хотящему быти счастливому", "Живописателю натуры" (1794) стихотворная "Наука увеселяться красотами натуры", "Чувствования истинного христианина на каждый день недели" (1781) существуют под тем же названием и в форме стихотворного цикла, причем в двух вариантах: от женского и мужского лица. Все вышеперечисленное заставляет предположить, что обращение к поэтическому творчеству в этот период не было возвратом к увлечениям молодости, а стало началом "новой" поэзии, занимавшей важное место в философско-эстетической и художественной концепции автора. Несмотря на неоригинальность ряда воззрений Болотова, его деятельность отличает стройная мировоззренческая система, в которой находится место всем областям науки и художественного творчества. Выступая в сфере философских идей как талантливый компилятор, в области практической деятельности Болотов успешно подчиняет все многообразные стороны своих проявлений творческой активности единой продуманной и отраженной в ряде трудов системе философско-эстетических воззрений. В эстетической сфере Болотов опирается на систему немецко-швейцарского мыслителя, Иоганна Георга Зульцера (1720 - 1779). Зульцер, развивая, прежде всего, эстетическую теорию А.Г. Баумгартена с одной стороны, и английских моралистов (например Шефтсбери), - с другой, в своих трудах разрабатывал теорию чувствительности, как особой познавательной способности, направленной на состояние души при испытывании ею каких-либо чувств. В "Теории приятных и неприятных ощущений" (1762), перевод которой был осуществлен только в 1813 г. (Зульцер, 1813) он излагает идею, согласно которой, человек испытывает удовольствие не от внешних "раздражителей", а от осознания того состояния, в которое приходит душа. Поэтому высшим удовольствием Зульцер считает "мысленное": /154/ "... совершенно чувственные удовольствия, если они в самой сущности таковы, никогда не могут действительно удовлетворить потребностям природы нашей; они скоро наскучивают и мы их презираем, если скоро не занимают силы мыслящей" (Зульцер, 1813: 11). Присущая человеку чувствительность является залогом его потребности в анализе явлений, доставляющем истинное наслаждение: "Существенное условие для приятного чувствования таково: чтобы душа могла легко развернуть множество понятий, соединенных вместе в одном предмете; а для неприятного следующее: чтобы действие души было воспрепятственно" (Зульцер, 1813: 26). Мысленное удовольствие рассматривается как основа всех остальных, вторичных по своему происхождению: "Итак, надеюсь ясно читать в душе моей, происхождение всякого удовольствия, и видеть, что все роды оных проистекают из одного источника, и именно от той деятельности души, которая составляет сущность всякого мыслящего существа, так что вкус к чувственному, к прекрасному, чувство к добру суть побуждения основные, произведенные одной и той же причиной" (Зульцер, 1813: 124). Фиксируя внимание человека на моменте испытания удовольствия или неудовольствия, чувствительность превращает эти душевные переживания в эстетический критерий: "Прекрасное, таким образом, рассматривается не только как совершенство чувственного познания, как единство многообразного, но как доставляемое им удовольствие, стимулирующее естественную деятельность души и всех других ее способностей, в том числе рассудок и волю, их интеллектуально-познавательное и моральное применение, направленное на достижение добра и счастья" (Жучков, 1996: 83). Такая связь разума и чувства приводит Зульцера к мысли о неразделимости этического и эстетического аспектов, так как "мысленные удовольствия" - "...суть побуждения, влекущие нас к усовершенствованию нашей природы, в котором состоит верховное благо" (Зульцер, 1813: 106). Присущее человеку стремление к благополучию, по мнению Зульцера, оборачивается стремлением к /155/ самосовершенствованию и добродетели, как этическому и, в то же время, эстетическому идеалу. Истинное, разумное и добродетельное является прекрасным и может приносить человеку настоящее наслаждение, и через наслаждение прекрасным совершенствовать душу. Для Болотова в концепции Зульцера оказалась одинаково привлекательной и идея выделения чувствительности, как особой познавательной способности, оправдывавшей заложенное в человека стремление к удовольствиям и являвшейся "основанием вкуса", и тесная связь эстетической теории с нравственностью. Несколько буквальное понимание этой связи приводило к односторонней трактовке "полезного" как всегда "прекрасного" и достойного воспевания в поэтической форме. Поэтому в центре стихотворения без всякой иронии может оказаться самый неожиданный бытовой предмет. Так, например, Болотов обращается "К пруду верхнему, или банному":

И ты пруд, зовомый верхним,
Что пред банею лежишь,
Недостоин быть презренным
И забвенным от меня. (РНБ, 67: 31)

Характерным примером может служить и первое четверостишие стихотворения "К рябине цветущей" (Приложение 2). Критерий пользы отменяет для Болотова различение низкой и высокой лексики, на первый план выходит точность описания явления. Особенно это важно для природоописательных стихотворений, которых у Болотова большинство. Поэтическое настроение у Болотова часто оказывается тесно связано с природой. Так, например, он описывает один из дней 1793 г.: "Сей день в особливости был достопамятен тем, что он был прямо поэтический, или такой, в который занимался я поэзией или упражнялся в сочинении стихов и некоторой поэтической прозы. Прекрасная погода меня к тому побудила, я ходил в сад, любовался росою и огнями, писал и чувствовал" (Болотов, 1793: 59). Речь здесь идет не о сентименталистском чувствовании, как это может показаться на первый взгляд, а об умении видеть и чувствовать в мире природы величие Творца, в чем и заключалась наука "увеселяться красотами натуры", которой Болотов научился из книг Зульцера. Таким образом, созерцание природы, по Болотову, это прежде всего познание /156/ мира и Бога через этот мир. Следовательно, описание природы не должно страдать неточностями, даже в ущерб стилю. Например, описывая такое весьма поэтическое явление, как брюм (т.е. туман, легкую дымку), Болотов дает ему прежде всего как можно более точное физическое описание:

Есть ли что в натуре сей
Для меня прелестно
Есть ли что в ней хорошо
И для глаз приятно,
Так то тем льзя почесть
Голубой тот тонкий
Тот туман, или чад,
Или испаренье. (РНБ, 65: 115)

Той же цели служат и длинные утомительные перечисления разновидностей цветов, произрастающих у него в парке в стихотворении "Утро майское в саду" (РНБ, 65: 59 - 67) или подробная характеристика особенностей соловьиного пения (Приложение 3). Иногда подробное описание становится развернутой метафорой, дающей автору возможность сделать более наглядной некую мораль. Так описание цветущей и отцветшей черемухи, дерева в хозяйстве бесполезного, сравнивается с увяданием кокетки (Приложение 10).

Но эстетические воззрения Болотова не только нашли свое отражение в поэтической практике, но и нередко высказывались им напрямую, в том числе и в поэтической форме. В частности, таким стихотворением, которое можно рассматривать как квинтэссенцию философско-эстетической концепции автора, являются "Стихи к чаю" (Приложение 4). В стихотворении содержится болотовская концепция мироустройства (представление о мире - строфы 7-8; о душах - строфы 9-10, о Боге - строфы 13 -14, и его философия счастья (строфы 4-7). Кроме того, можно говорить о том, что лирический герой стихотворения является носителем болотовской концепции правильной жизни, так как, получая физическое (чувственное) наслаждение от чаепития и курения табаку, совмещает их с неубыточными мысленными удовольствиями: чтением, размышлением, переходящим в молитву, и созерцанием природы (из которых последнее наиболее выгодно, потому что постоянно, непорочно, угодно Творцу и одновременно воздействует и на разум, и на сердце. Все это придает таким чувственным наслаждениям осмысленный характер. Среди тех /157/ мер, которые герой принимает к своему исправлению, главными являются: "воображение Бога" (строфы 8 - 10), воображение величины мира ("неизмеримость небес") и собственной ничтожности ("в смиреньи глубочайшем повергался ко стопам") и живое воображение смерти, то есть времени "как ему угодно будет взять меня туда к себе". Так в стихотворении не только дан положительный образ, но и показаны пути достижения уже осуществленного на примере лирического героя идеала. Таким образом, на основании приведенного разбора, можно сделать вывод не только об отражении философско-эстетических воззрений автора в одном стихотворении, но и о том, что представленный здесь лирический герой, которым является сам Болотов, строго следует в жизни всем правилам добродетельной жизни и достоин называться истинным христианином. Подобное отношение Болотова к собственной жизни как некой идеальной модели характерно для всего творчества Болотова в целом, и прежде всего для его мемуаров, где мы сталкиваемся с героем, подобным герою анализируемого стихотворения. Болотов подтверждает собственную правоту самим образом жизни, который находит отражение и в этом стихотворении. Этим объясняется включенность теоретико-философских рассуждений в данном стихотворении в рамку обращений к чаю. Все, что способствует добродетели, носит у Болотова характер возвышенный и поэтический, так как является воплощением прекрасного. Поэтому Болотов совершенно серьезен, обращаясь к чаю "Чай любезный! Чай драгой!", тогда как уже в XVIII веке традиция торжественного обращения применительно к "сниженному" материалу использовалась в комическом ключе (ср.: ломоносовское "Борода предорогая!" или более позднее державинское "Каша златая!"). Этика опять оказывается тесно связана с эстетикой, что характерно для данного исторического периода в целом и для Болотова в частности. Все, что может производить в душе стремление к добродетели может являться эстетическим идеалом, потому что таким идеалом является сама добродетель. Вкус, в таком случае выступает, как способность осознать некое явление как прекрасное, с точки зрения его отношения к добродетели.

Возникает вопрос о возможности использования термина "лирический герой", применительно к поэзии Болотова. Традиционно, термин этот не принято использовать, говоря о поэзии XVIII века. И, тем не менее, в данном случае это кажется оправданным. В научной литературе уже неоднократно отмечалось, что Болотов стремился к выполнению просветительских и воспитательных функций /158/ не только в созданных им многочисленных и большей частью неопубликованных произведениях, но и на примере собственной жизни. Эта сторона его деятельности тоже, в свою очередь, получила отражение в созданных им текстах автобиографического характера. Для текстов Болотова поздней поры характерно утверждение собственного счастья и довольства как награды за добродетель. Можно говорить о том, что во всем творчестве Болотова, не только поэтическом, присутствует единый лирический герой, являвшийся, по мнению Болотова, воплощением его самого, как идеала христианина, гражданина, семьянина и т.д. Немаловажной деталью для понимания поэзии Болотова является и тот факт, что большое число его стихотворений строго функциональны. Ряд стихотворений написаны на случай, как, например, "Песнь для употребления в день своего рождения" (РНБ, 66: 116 - 120 об) или "Мысли на случай занемогания" (Приложение 5), при этом предполагается, что они не только написаны по поводу, но и будут произносится вслух при сходных случаях. Так о "Стихотворении к майскому утру" Болотов писал: "В песне сей изображал я то, что действительно тогда пред собою видел и слышал и что чувствовал, и могу сказать, что за труд, к тому употребленный, был я с лихвою награжден тем неизобразимым удовольствием душевным, какое чувствовал и каким наслаждался не только в те минуты, в которые сочинял я сие стихотворение, но и в последние времена и в каждый раз, когда не случалось мне их читать или петь при гуляньи в вешнее время в садах моих" (Болотов, 1871, IV: 1097). Стихи духовного содержания сочиняются для чтения вместо молитвы. В своих мемуарах Болотов пишет об одной из таких сочиненных им молитв, " ... которая сделалась со временем тем достопамятна, что я ее многажды употреблял, да и ныне, при старости моей употребляю между прочими моими молитвами по утрам" (Болотов, 1871, IV: 1093). В целом, стихи Болотова большей частью рассчитаны на чтение вслух, причем в определенных случаях. Таким образом Болотов неожиданно возвращает лирику к ее истокам, к той эпохе, когда она еще не отделилась от ритуала и была строго функциональна. Поэтому важную роль в болотовском поэтическом творчестве играет жанр садовой надписи. Гуляя по парку, посетитель невольно обращает внимание на эти надписи и прочитывает их именно тогда, когда, по замыслу садовника или паркоустроителя, это чтение может принести /159/ наибольшую пользу, напомнить о должностях перед Богом и о том, как следует вести себя в данной ситуации (Приложение 6-8). Часто текст сочиняется специально на известный мотив, что облегчает запоминание и воспроизведение. Болотов так объясняет этот факт: "... мне из опытности было известно, что пение, а особливо на какой-нибудь приятный голос, возбуждает еще сильнее чувствования душевные..." (Болотов, 1871, IV: 1093). "Песнь вечерняя" (Приложение 9) была сочинена для хорового исполнения в парке, в определенное время и в определенном месте.

В заключение следует отметить, что при более внимательном рассмотрении, стихи Болотова, занимающие важное место в его творчестве, не только обнаруживают тесную связь с его эстетическими воззрениями (что лишний раз подтверждает цельность мировоззрения Болотова), но и логично вписываются в его концепцию жизнестроительства, в том числе как создания собственного образа в литературе - идеального примера для потомков.

---------------------------------------------------------

Приложение

Андрей Болотов. Стихотворения

 

1.
Ежели меня хочешь нудить тщетно воздыхать,
О зла любовна страсть! Возвращаяся опять?
Ежель ты недовольна страданьями моими,
Которые, узами окован быв твоими,
Я тщетно и толь часто должен был терпеть,
И пламенем огня, снедающа, гореть?

Ежель ты не устала, успехами лаская,
И оные опять в ничто все обращая,
То радость предвещать, надеждой веселить,
То в отчаянье ввергая, меня горестьми разить?
Ежели вздохов мало испущено напрасно,
Ежели часто сердце тебе не было подвластно?

Пять раз уже обладав, недовольна еще тем,
Но хочешь днесь его в свой тайно впречь ярем?
Но нет, оно уже не то, какое тогда было,
Когда ему царем и идолом ты слыло, /160/
Когда не мыслив я бежал, куда велишь,
Слушался твоих советов одних лишь.

(ИРЛИ №29. Л. 164 - 164 об.)

2. К рябине цветущей
Вот и ты в своем убранстве
И во всей вешней красе
Милая стоишь рябина,
Древо нужное для нас.

И прекрасным, духовитым
Белым цветом здесь своим
Украшая все лесочки
Утешаешь и мой взор.

О как мило и приятно
Ты стоишь здесь на лужку,
Как красиво разгибаешь
Ветви лапчатые вниз

А твои цветные кроны
С пышностью какой висят
И тебе какую важность
И степенность придают.

Составляясь из цветочков
Многих, собранных в кружок,
Хоть они не слишком белы,
Но душисты все зато.

О как мил мне и приятен
Сей запах цветов твоих,
Не могу пройтить я мимо,
Не понюхать мне чтоб их.

И чтоб сердца не утешить
Сладкой пряностью его,
Обонянья не насытить
Всякой раз им моего.

Стой, цвети, ликуй, красуйся
Среди прочих здесь дерев,
Ты, рябина дорогая,
Краса лучшая лесов.

Ты не в них одних достойна
Цвесть, расти и пребывать,
Но достойна по всем правам
И в садах всех обитать.

Ты не только украшаешь
Нас своею красотой,
Но и пользу производишь
Многим тварям на земли

И не только многим птицам
Но и нам своим плодом.
Ты весною нас цветам,
Летом зеленью листов,

А потом сими плодами
Утешаешь всякий год.
Сверх того, для нас ты можешь
И наставницею быть, /161/

И своим всех нас примером
К доброй жизни пробуждать.
Всякой раз, когда ни вижу
Здесь в моем саду тебя,

Мнится мне, что ты вещаешь
Тайно на ухо собой
У тебя чтоб я учился
Жизнь непраздно провождать,

Но во всю бы ее тщился
Пользу смертным приносить
И как ты для нас полезна
Весной летом и зимой,

И непраздно занимаешь
Место на земле свое,
Так и мы чтобы старались
Быть полезными другим

И своих дней при начале,
Середине и конце.

(РНБ №65. Л. 69 об. - 71 об.)

3. Песнь, посвященная соловью
Се здесь паки воспевает
Нежный гражданин лесов,
Царь пернатых малых тварей,
Утешающих наш слух.

Паки глас его я слышу,
Раздающийся везде,
Паки слух мой веселится
Громким пением его.

О как сладок, как приятен,
Как утешен и как мил
Голос маленькой сей птички,
Сего вешнего певца.

О как громко раздается
Он по рощам и садам,
Как пленяет наши чувства
И как сердце веселит.

О как много превосходит
Песни прочих всех он птиц,
Все они пред ним ничтожны,
Все не значут ничего.

Хоть бы тысячи гремели
Разных голосов других,
Но все смолкнут и утихнут
Сей как скоро загремит.

Особлив он в своем роде,
Всем отменен от других,
Совершенствы гласов прочих
Он имеет все один.

Он и плавен и унывен,
Он и громок, и высок,
Он протяжен и отрывчат,
Он и нежен, и хорош.

Вот сколь разны тоны слышны
Милого певца сего
И какие перемены
Производит в крике он.

То свистит он, то взывает,
То вздыхает, то дребезжит,
То пускает разны трели,
То стонает и трещит. /162/

Вдруг пресекши нежный голос,
Начинает чвокать он,
Чвокать сильно и так крепко,
Что пронзает даже слух.

Гром повсюду раздается,
Лес стонает от него,
Вся натура умолкает,
Равно как дивясь ему.

Вдруг потом, унизив голос,
Он пускает длинну трель,
И пускает столь искусно,
Что утешит душу тем.

Там вздыхать он начинает,
Разным образом стенать,
Там ломая нежный голос
Им приятно дребезжать.

Вдруг опять он начинает
Как бы кликать и манить,
Пустив голос вой скачками,
Поднимая вверх и вниз.

Там залившись громким смехом
Захохочет власно он.
И потом опять смягчившись,
Производит нежный вздох.

Но возможно ль описати
Всю приятность, красоту
Песней столь твоих прелестных,
Драгоценный соловей.

Ты искусством превосходишь
Всех певцов на свете сем,
И никто с тобой сравнится
Никогда не может в том.

Не вотще тебя все любят
И дают тебе ту честь,
Не вотще все превозносят
Справедливой похвалой.

Ты достоин ей неложно
Певец милый, дорогой.
Ты достоин быть любимым
Везде, всеми и всегда.

Ты и был с начала света
Всеми смертными любим
И любимцем оных будешь
И в грядущи времена.

Сколько б свет еще не длился,
Ты всегда будешь собой
Людей также веселити
Веселишь ты как теперь.

Весна всяки раз с собою
Тебя будет приводить,
И тобою возноситься
В преимуществах своих.

Всякий раз будут и люди
Ожидать тебя к себе
Всякий раз и утешаться
Милый соловей тобой.

Пой, греми, любезна птичка
Сколько хочешь здесь в саду
Весели твоими песньми
Милых ты своих подруг.

Я мешать тебе не буду,
Не хочу тебя пугать,
Но с почтеньем твои песни
Стану слушать и внимать. /163/

Мне они напоминают
Сколь велик Создатель мой,
И сколь мудро он устроил
Все и все здесь на земле.

А напомнив, побуждать,
Чтоб и я так же воспел
И Творца всея природы
Вместе восхвалил с тобой.

(РНБ №65. Л. 47 - 50 об.)

4. Стихи к чаю

О! приятные минуты
Я в которые пью чай
Сидючи в уединеньи
Трубочку свою куря

Всякой раз вы доставляли
Удовольствие собой
И утехой наполняли
Недры всей души моей

Насыщая вкус напитком
Мной любимым завсегда
И приятность придавая
Дымом трубочки ему

Я и дух свой в то же время
В праздности не оставлял
Но в нем чувствия и мысли
Недурные возбуждал.

Либо книжечка какая
Занимала их тогда
И приятные минуты
Доставляла мне собой

Либо очи насыщались
Красотами Естества
И весельем непорочным
Наслаждали весь мой дух.

Либо мысли устремлялись
В неизмеримость небес
И в пределы воспаряли
Где нет более уж звезд

И где царствует во славе
Всей Вселенныя Творец
И властитель всемогущий
Надо всем и надо мной

Тамо мыслями летая
Я себе воображал
Тысячи духов несметных
Предстоящих пред Творцом

Всех служащих и поющих
Песни похвалы ему
И готовых в исполненье
Всех велениев его.

К ним туда я преносился
Духом от земли сея
И в смиреньи глубочайшем
Повергался ко стопам

Всемогущего Владыки
Вкупе их и моему
И почтенье изъявляя
Достодолжное ему /164/

Я хвалил его и славил
Благодарность принося
За все милости, щедроты
Мне оказанные в жизнь.

И молил его сердечно
Быть отцом мне и тогда
Как ему угодно будет
Взять меня туда к себе.

Сии мысли услаждали
Еще более мой чай
И минуты соплетали
Драгоценны для меня!

И сколь многими такими
Я утехами Тебе
Был обязан в моей жизни
Чай любезный! Чай драгой!

(РНБ Ф. 89. №70. Л. 7 об - 9.)

5. Мысли в случае занемогания

О что-то ощущаю
В себе дурное я
И внутренность в расстройку
Приходит вся моя.

Наверно постигает
Болезнь меня теперь,
Какая она будет
Не знаю я еще.

И долго ли продлится
Не ведаю, хотя
Но ждать всего я должен.
Готов быть ко всему.

Легко то статься может.
Что все пройдет опять
И здравие обратно
Я скоро получу,

Но может и от искры
Пожар произойтить.
Но что б не совершилось
Со мною в сии дни,

Но мне свой долг священный
Исполнить должно днесь
И духом вознестися
К небесному отцу,

К блюстителю дыханья
И физики моей.
Властителю над телом
И над душой моей

Ко господу все тварям,
Помощнику во всем.
Взнестись и воздохнути
Ко благости его /165/

И жребий снова вверить
В его десницу свой.
И паки в его волю
Совсем себя предать,

О боже превеликий
Зиждитель и господь,
К тебе я возсылаю
Прискорбный вздох души

И с сердцем сокрушенным
Молю тебя мольбой
Святой взор обратити
С престола твоего

На тварь все дни влачащу
Во прахе на земли
И быть к ней милосердым
И Богом и Отцом.

И если не противно
Святым твоим судьбам,
То скорбь мою разрушить
И здравье возвратить

И тем ко мне всю милость
Великую явить.
Когда же быть мне нужно
Больным во дни сии,

То в скорби подкрепленный
Десницею своей
Тебе, тебе вверяю
О Боже, я тебя.

(РНБ № 66. Л. 140 об. – 142.)

6. Надпись прожектированная для сиделки где-нибудь

Здесь на лавочке спокойной
И под тению дерев
Сидючи и отдыхая
И любуясь красотой
Мест красивых и приятных
Видимых окрест тебя
Приведи себе на память,
Что велит тебе твой долг

Не всегда и беспрерывно
Заниматься суетой
И заботами одними
О потребностях земных,
Но давать и духу надо
Как и телу твоему
Временем отдохновенье
Пищу нужну и покой.

И что пищей сей душевной
Есть вхождение в себя,
И о жизни размышленье
И о должностях своих.
Обращение всех мыслей
К сотворившему тебя
И душевная беседа
С сим владыкою твоим.

О когда ж сие толь нужно
И полезно для тебя,
Так исполни ж ты в сей раз
Сидючи на месте сем
Побеседуй с чистым сердцем
С высочайшим существом
И поди отсюда лучшим,
Нежели сюда пришел.

(РНБ № 66. Л. 151 об. – 152.) /166/

7. К дерновой лавке

К тебе, дерновая лежанка
Пришел я паки отдыхать,
Пришел свои покоить члены
И чувства нежить все опять.

Прими меня и в сей раз также,
Как принимала ты всегда,
С охотою и без досады,
Без ропота и всех коварств.

Дозволь и ныне насладиться
Покоем телу и душе,
Все жарок время полуденно,
Отраду и прохлад найтить.

Всегда ты мне того давала,
Всегда тобой доволен был
Ты дух и сердце утешая
И пользу приносила им.

Нередко сидя или лежа
В тени прохладной в жар твоей,
Прекрасными я занимался
Здесь мыслями в своем уме.

Нередко повод подавала
Собою ты мне размышлять
И мысли многие внушала,
Увеселяющие дух.

В моей нередко сердце груди
От радостей и от утех
Здесь прыгало и волновалось
От чувств сладчайших в мире сем.

Нередко здеся пребывая.
Толико упоен бывал,
Забавами души и сердца,
Что забывал на свете все.

Ах, будь и в сей раз благосклонно
И столько же полезно мне
Лежаночка моя драгая
Бывала как ты до сего.

(РНБ № 65, л. 77 об. - 78 об.)

8. Надпись к купальному прудочку
(Надпись сия написана на каменной сиделке возле прудка сделанной)

В знойны летни дни, в полуденны часы,
Когда на травках нет и на цветах росы,
Сюда ты приходи от жара прохлаждаться
И прелестьми красот природы наслаждаться.

Коль хочешь здесь сиди и, книжку взяв, читай,
Или на месте сем под тенью отдыхай.
Коль хочешь, то в струях сих чистых вод гремящих,
Текущих из-за гор, перед тобой лежащих, /167/

Оград себе ищи и тело обмывай,
И хладом их свои ты члены укрепляй.
Коль хочешь - в них войди, или рукой плескайся,
И в скрытом месте сем подоле забавляйся.

(РНБ №65, л. 15 об. - 16)

9. Песнь вечерняя
(сочинена в Богородицке в 1789 года для певчих и музыкантов и котору б певали они всякой день в саду по вечерам)

Вздох к тебе теперь последний
Возсылаем Боже наш,
Глас внемли от нас вечерний,
Прими в жертву нашу песнь.

Благодарность за щедроты
И за милости в сей день
Воспеваем и приносим
Тебе, Богу и царю.

Совокупно Тебя просим
Отпустить нам все вины
И ко всем нам милосердым
Сею ночью быть Отцом.

(РНБ №65. Л. 13 об).

10. К черемухе цветущей.

Что за снег я тамо вижу
Среди зелени густой,
Снег висящий на деревьях
В виде множества кистей?

Как приятно украшает
Он белизною своей
Тамо многие деревья
Здесь кустарник и лесок.

Множество летит отвсюду
Мух крылатых и больших,
Мух премудрых, медоносных,
Поспешая к ним туда.

Все они журча стремятся
Друг пред другом напрерыв
Посещать сии деревья
Собирать себе с них мед. /168/

Это вы опять цветете,
Вы, красавицы лесов!
Вы, черемухи густые,
Украшения садов!

Вас опять я вижу в вашей
Наилучшей красоте,
Вам паки я любуюсь
И душевно веселюсь.

Паки сад мой вы белизной
Украшаете своей
Паки сладкий и приятный
Утешает ваш запах.

Но опять мне то собою
Вспоминаете теперь,
Что я часто об вас мышлю,
Вижу здесь в саду когда.

Что живой и точный образ
Вы являете собой
Молодых нам и прелестных
Тех красавиц на земле.

Кои сердце развращенно
И негодный нрав в себе
И пороки все имеют
Под покровом красоты.

Как прелестны вы весною,
Как приманчивы для пчел,
Так и те своей красою
Привлекают всех к себе.

И сердца во власть пленяют
Младых юношей свою,
И судьбу свою нередко
Сопрягают с ними в век.

Но коль цвет ваш длится кратко
И непрочна красота,
Столь и прелести непрочны
Тех красавиц молодых.

Один хладный ветр уж может
Все цветы ваши обить,
Так и тех болезнь едина
Может прелестей лишить.

А потом как вы нередко
От червей и паутин
Становитесь совсем гадки,
Отвратительны для глаз.

Так и те, лишась наружной
Столь обманной красоты
Становятся ненавистны
Злобным сердцем и душой.

Но хотя б и уцелели
Листья ваши от червей,
И плоды созрели ваши
На всех ветвах и древах,

Но что значут и прелестны ль
Самые сии плоды?
Они дурны и невкусны
И презрительны от всех,

Так равно и с злобным сердцем
Уцелевша красота.
Плодов вкусных и приятных
Никогда не принесет,

Но живущим вместе с нею
Может злом великим быть.
И во всю им жизнь мученье
И страданье причинять. /169/

Ах когда бы вы, девицы!
Научались от сих древ
Сколь злонравными быть худо
И презренными от всех.

О когда б вы, их увидя,
Побуждались, всякой раз
Свое сердце исправляя,
Нравы добрые иметь.

(РНБ №65. л. 51 - 53 об.)

---------------------------------------------------------

Примечания

В статье цитируются стихотворные произведения Болотова из его архива, хранящегося в рукописном отделе Российской национальной библиотеки (РНБ, фонд 89). В скобках указывается номер единицы хранения и лист.

Литература

Болотов, 1761 - Болотов А.Т. Письма к Тулубьеву // РО ИРЛИ. Ф. 537. № 29. 175 лл.
Болотов, 1871 - Болотов А.Т. Жизнь и приключения Андрея БОлотовА, описанные сами им для своих потомков. СПб., 1871 - 1873. Т. I - IV.
Болотов, 1793 - Болотов А.Т. Продолжение описания моей жизни, состоящее в ежедневных записках всего со мною случившегося в 1793 и 1794 годах // РО ИРЛИ. Ф. 537. № 32. 255 лл.
Болотов, 1992 - Болотов А.Т. Дюжина сотен вздохов, чувствований и мыслей христианских. Публикация Е. Бронниковой // Российский архив. История Отечества в свидетельствах и документах XVIII-XX веков. М., 1999. Т. II - III. С. 469 - 539.
Жучков, 1996 - Жучков В.А. Из истории немецкой философии XVIII века. (Предклассический период). М., 1996.
Зульцер, 1777 - Иоанна Георга Сульцера Разговоры о красоте естества с его же нравственными рассуждениями о особенных предметах естественной науки, с Немецкого на Российский язык переведенные Михаилом Протопоповым. СПб., 1777. /170/
Зульцер, 1813 - Новая теория удовольствий, сочинение Зульцера, переведенное с Французского языка Иваном Левитским. СПб., 1813.
Лопарев, 1899 - Лопарев Х. Описание рукописей Императорского общества Любителей древней письменности. СПб., 1899. Ч. 3. С. 95 - 96.
Лященко, 1893 - Лященко А.И. Болотов Андрей Тимофеевич // Русская поэзия. СПб., 1893. Т.I. Вып. 5. С. 59 - 65. /171/

Slavic Almanach. The South African Year Book for Slavic, Central and East European Studies. 2000. Vol. 6. # 9. Р. 152 - 171.
© А.Ю. Веселова. 2000 г.
© Публикация текстов А.Т. Болотова. А.Ю. Веселова. 2000 г.