Андрей Болотов. Жизнь и приключения... 1. [Кенигсберг, Дворяниново]
 |
Из Кёнигсберга Болотов был переведен в Петербург на должность флигель-адъютанта при генерал-полицмейстере бароне Корфе, бывшем военном губернаторе Кёнигсберга. Это была уже настоящая столичная жизнь, близкая ко двору, но слишком шумная и утомительная. Поэтому Болотов при первой же возможности вышел в отставку и уехал в Дворяниново, чтобы заняться хозяйством.
Дома он начал постепенно обустраивать свое небольшое имение: перенес дом, завершил начатую крестьянами разбивку сада и запланировал еще несколько садов, все регулярные, так как это казалось тогда ему последней модой. Вскоре он женился, один за другим рождались дети. В своей хозяйственной деятельности Болотов руководствовался как советами опытных стариков-крестьян, так и книгами, в том числе иностранными, которые он покупал во время поездок в Москву. Среди таких книг ему попались «Труды» недавно учрежденного в России Императорского Вольного экономического общества. Болотов ответил на предложенные в томе вопросы о специфике земледелия в своем регионе и вскоре стал постоянным корреспондентом, а потом и членом ВЭО.
Деятельности в ВЭО принесла ему определенную известность, и в 1773 году он получил предложение стать управляющим императорской Киясовской волости (Тульская губерния). В Киясовке Болотову предоставилась возможность провести эксперимент с семипольной системой земледелия, о которой он читал в иностранной литературе. Но эксперимент был не закончен, потому что уже через три года Болотов был назначен помощником управляющего находящихся по соседству Богородицкой и Бобриковской волостей. Работа в Богородицке была пиком его служебной и личной активности. Помимо занятий собственно хозяйственной деятельностью, он принимал участие в планировке города Богородицка (центром его стал строящийся на другом берегу реки Уперты дворец графа А.Г. Бобринского, сына Екатерины II и Г.Г. Орлова, от которого лучами расходились улицы по "версальскому" принципу), продолжал свои агрономические занятия, организовывал волостное училище для крестьянских детей и детский театр, наконец, разбивал сады.
К этому времени Болотов познакомился с пятитомным трудом теоретика садово-паркового искусства К.Л. Хиршфельда. Книги Хиршфельда изменили его представление о садах, и новые сады (собственный, маленький, "управительский" и дворцовый) уже были организованы в соответствии с современными веяниями моды: они были "натуральными", в понимании этого слова человеком XVIII века. В саду было устроено множество разных затей: система прудов с каскадами, гроты, пещеры, создающие эхо, горка-улитка со спиральной дорожкой наверх, ров вокруг которой заполнялся водой, различные беседки, скамейки и т.д. Летом 1787 года Богородицк посетила императрица Екатерина II, к приезду которой Болотов подготовил подробное описание Богородицкой и Бобриковской волостей, а по собственной инициативе – альбом с акварельными видами Богородицкого парка и дворца, выполненными им вместе с сыном Павлом. Разрушенные во время Великой Отечественной войны, парк и дворец были восстановлены в 1980-е годы и в настоящее время представляют собой музейный комплекс, часть экспозиции которого посвящена А.Т. Болотову.
В Богородицке же, имея в своем распоряжении довольно обширные государственные земли, Болотов получил возможность полноценно заниматься сельским хозяйством – именно к этому периоду относятся его основные достижения в этой области. Будучи очень внимательным наблюдателем окружающей среды, Болотов установил некоторые закономерности, научная природа которых была объяснена учеными существенно позже. Так, он обратил внимание на перекрестное опыление и так называемую дихогамию – разновременное созревание органов размножения растений (пестиков и тычинок), препятствующее самоопылению растений. Возможности Богородицка в сочетании с его наблюдательностью и терпением позволили ему сосредоточиться на разного рода систематизации: он составил «Руководство к познанию лекарственных трав» и занялся сравнительным изучением сортов яблок и груш. Болотов не случайно считается одним из основателей русской помологии (науки об изучении яблок, от франц. pomme – яблоко): впоследствии эта работа, в сочетании с селекционной, была завершена в Дворянинове – восемь рукописных томов с цветными иллюстрациями содержат в себе подробную классификацию сортов яблонь и груш по множеству признаков. Болотов занимался изучением и классификацией типов почв, в течение многих лет вел подробные метеорологические наблюдения. Он постоянно читал иностранные издания, и потому нередко уделял внимание тому, что в России традиционно не замечали. Так, в русских хозяйствах не было принято специально разводить кормовые травы, Болотов же пришел к выводу, что это выгодно, и немедленно реализовал свои соображения на практике. Много внимания он уделял изобретению новых, рациональных способов борьбы с сорняками, которые в России уничтожались лишь с помощью бесплатного крепостного труда. Упоминает он в своих записках и о том, как распробовал и начал употреблять в пищу помидоры, которые в ту пору в России разводили в основном в декоративных целях.
Результаты своих наблюдений Болотов печатал в издаваемых им сельскохозяйственных журналах: «Сельском жителе» (1778-1779) и «Экономическом магазине» (1779 – 1789). В последнем он также публиковал переводы из книг Хиршфельда, дополняя их примерами из собственной практики. Кроме публицистики и научно-популярных работ, в этот период также вышли два философских труда Болотова: "Детская философия" и "Путеводитель к истинному человеческому счастию" и пьеса "Несчастные сироты" (все – под инициалами). Сочинял Болотов и стихи, и даже подготовил сборник к печати, но издание это не состоялось. Стихи были либо нравоучительного свойства, либо о природе. К природе у Болотова было несомненно не только хозяйственное, но и эстетическое отношение – в 1788 году он принялся сочинять «Письма об увеселении красотой натуры», которые, по его замыслу, должны были научить наслаждаться красотой природы и ценить ее.
После смерти Екатерины II, когда Богородицк перешел в частное владение графа Бобринского. Болотов сразу же вышел в отставку и уже навсегда вернулся в Дворяниново. Он завершил ряд работ, начатых в Богородицке: закончил свою восьмитомную помологию, издал книгу о лечении электричеством, методично и последовательно продолжил работу над мемуарами. Когда в 1820 году было создано Московское общество сельского хозяйства, Болотов сразу был избран его почетным членом и начал печатать статьи со своими сельскохозяйственными наблюдениями в издаваемом обществом «Земледельческом журнале». Там же, к 100-летию со дня рождения Болотова, была опубликована его первая биография*. Андрей Тимофеевич Болотов умер 3 октября 1833 года в возрасте 96 лет в своем доме в селе Дворяниново и был похоронен на кладбище в деревне Русятино.
Далее публикуются фрагменты из опубликованных 4-х томов воспоминаний Болотова (до 1795 г.), касающиеся посещения садов в Кёнигсберге, а также разведения садов в Богородицке и в его собственном имении Дворяниново.
----------------------------------------------------------------------------------------------------
* Маслов А. Биография Андрея Тимофеевича Болотова // Земледельческий журнал. 1838. №5. С. 183 - 197. Репринтное издание: Биография Андрея Тимофеевича Болотова с замечаниями сына, эпитафией, автографом письма и его переводом. Тула, 1997. Среди современных работ о Болотове биографического характера, следует, в первую очередь, отметить статью Р.М. Лазарчук (Лазарчук Р.М. Болотов Андрей Тимофеевич // Словарь русских писателей XVIII века. Л., 1988. Вып. 1. С. 114 – 117), а также работу А.П. Бердышева, написанную в несколько беллетризованной форме и с акцентом на агрономических достижениях Болотова (Бердышев А.П. Андрей Тимофеевич Болотов. М., 1988).
Александра Веселова, 30 ноября 2008
Александра Юрьевна Веселова, известный специалист по литературному наследию Андрея Тимофеевича Болотова, работает над полным научным изданием его мемуаров. Эту публикацию она подготовила специально для нашего сайта. Большое спасибо!
Публикация разделена на шесть частей. В издании, по которому приводится текст мемуаров, пронумерованы не страницы, а столбцы (по два на каждой странице), сокращение в ссылках - "стлб.". Указатели устаревших и диалектных слов помещены в конце разделов - в частях 2 и 6.
Борис Соколов, 1.01.09
----------------------------------------------------------------------------------------------------
Кёнигсберг
Кроме всех сих и некоторых других форштадтов, достоин также замечания тот, который простирается вдоль по берегу реки Прегеля и лежит против крепости, и был самый тот, где имел я свою квартиру, ибо полк наш расположен был весь по упомянутым форштадтам. Сей достопамятен как находящеюся в нем судовою пристанью, так и корабельною верфью, а не менее выше упоминаемыми шпиклерами или магазинами для хлеба, соли и других крупных товаров, сгружаемых с барок. Впрочем, как весь сей форштадт лежит под горою и на низком и ровном положении места, то разрезан он многими и довольно широкими каналами, коих вода имеет совокупление с рекою Прегелем. Кварталы между сими каналами заселены в иных местах домами, в иных засажены садами, а в иных осажены только деревьями и содержат в себе наилучшие луга; но никоторой из них так не достопамятен, как тот, на котором находится сад одного наибогатейшего купца, по имени Сатургуса. Сад сей хотя не очень обширен, но почесться может наилучшим во всем Кёнигсберге, ибо он не только расположен регулярно, но и украшен всеми возможнейшими украшениями. Хозяин, будучи любопытный, ученый и богатый человек, наполнил оный многими редкими вещами. Есть у него тут богатая оранжерея, набитая разными иностранными /711/ произрастениями. Есть менажерия, или птичник и зверинец, в котором содержится множество редких иностранных птиц и зверков. Есть многие прекрасные домики и беседки. В одном из оных находится маленькая кунсткамера, или довольно полный натуральный кабинет. И как мне еще впервые случалось тут такой видеть, то не мог я довольно налюбоваться зрением на множество редких и никогда мною невиданных вещей, а особливо на преогромное собрание разных руд, окаменелостей, камней, разных раковин, разных птичьих яиц, разных птичьих чучел, а паче всего на превеликое собрание янтарных штучек с находящимися внутри их мушками и козявочками, которыми навешен у него целый комод, и коих число до нескольких тысяч простирается. Другой домик, в котором обыкновенно угощал он своих гостей, вместо обоев украшен картинами, в коих налеплены за стеклом натуральные бабочки и коих видел я тут несметное множество. Что ж касается до самого сада, то наполнен он бесчисленным множеством цветов и хорошими плодоносными деревьями, а стены прикрыты превысокими персиковыми и абрикосными шпалерами. Есть также тут множество разными фигурами обстриженных деревьев, а площади все украшены множеством изрядных фонтанов. Вода для сих фонтанов втягивается насосами из канала, подле сада находящегося, в большой свинцовый басень, сокрытый в построенной нарочно для сего на углу сада прекрасной башне, внизу которой сделана изрядная беседка и в ней колокольная игра, производимая тою же водою. Все сии зрелища были до того мною не виданные, и потому всякий раз, когда ни случалось мне в саду сем бывать, производили мне много удовольствия /712/. Т. 1 стлб. 711-712.
По счастью, находилось тогда в Кёнигсберге множество таких садов, в которые ходить и там с удовольствием время свое препровождать было нам невозбранно. Они разбросаны были по всему городу, принадлежали приватным людям; были хотя не слишком велики и не пышные, однако иные из них довольно изрядные и содержимые в порядке. Хозяева оных, для получания с них ежегодного некоторого дохода, отдают их в наймы людям, питающимся содержанием трактиров, и сии, содержа таковые трактиры в домиках, посреди садов сих находящихся, приманивают ими людей для посещения оных, почему и бывают они в летнее время всегда наполнены множеством всякого рода людей. Ходят в них купцы, ходят хорошие мещане, ходят студенты, а иногда и мастеровые. Словом, вход в них, кроме самой подлости, никому не возбранен, и всякий имеет свободность в них сидеть или гулять, или забавляться разными играми, как, например, в карты, кегли, фортунку и в прочем тому подобном. Единое только наблюдается строго, чтоб всегда господствовало тут благочиние, тишина и всякая благопристойность, почему и не услышишь тут никогда ни шума, ни крика и никаких других вздоров; но все посещающие сии сады, разделясь по партиям, либо сидят где-нибудь в кучке, либо разгуливают себе по аллеям и дорожкам, либо забавляются какою-нибудь игрой и провождают время свое в удовольствии и в смехах. Никакая партия другой не мешает и никому нет ни до кого нужды; но все только /859/ стараются друг другу оказывать всякую вежливость и учтивость. Приятно было поистине видеть и находить инде небольшую кучку пожилых людей, сидящих где-нибудь в беседке тихо и смирно и разыгрывающих себе свой ломбер; других же — инде на лавочках, под ветвями дерев тенистых, пьющих принесенные им порции кофея, чая или шоколада, или сидящих с трубками во рту и со стаканами хорошего пива пред собою и упражняющихся в важных и степенных разговорах. Пиво употребляют они для запивания своего табаку, а прекрасные сухари, испеченные из пеклеванного хлеба, для заедания оного. Что касается до молодых, то сии занимаются более игрою в кегли или так называемый лангебан, играя хотя в деньги, но без всякого шума, крика, и в самые малые деньги, и отнюдь не для выигрыша, а для единственного препровождения времени. Инде же найдешь их упражняющихся в игрании в фортунку или в самом доме в биллиард; а если кому похочется чего-нибудь есть, то и тот может заказать себе что-нибудь сварить или изжарить из съестного; также подать себе рюмку водки, ликера или вина, какое есть тут в доме. Более сего ничего тут не продается; а что и есть, так и то все так хорошо, так дешево и так укромонно, что всякий выходит с удовольствием оттуда.
Мне долго неизвестны были сады и гульбища сего рода, и познакомил меня с ними не кто иной, как тот же товарищ мой, немец, г. Пикарт, которому я так много за книги и за свадьбы был обязан. Он, согласясь вместе с товарищем своим, повел меня однажды в них, и они мне так полюбились, что я с того времени в каждое почти воскресенье, в которые дни было нам свободнее прочих, хаживал в таковые сады пить после обеда свой чай или кофей и препровождать все достальное время либо в играх в кегли и фортуну, либо в гулянье, а нередко /860/ делали и они оба мне компанию и игрывали со мною там в ломбер. И могу сказать, что таковые гулянья мне никогда не наскучивали, но всякий раз возвращался я из них на квартиру с особливым удовольствием. В особливости же нравилось мне тихое, кроткое и безмятежное обхождение всех бываемых в оных, и вежливость, оказываемая всеми /861/. Т. 1 стлб. 859-861.
Вид из дома и окон моих простирался в одну сторону в маленький плодоносный садик, принадлежащий к соседственному дому, которого плодовитые деревья верхами своими простирались даже до самых моих окон и к оным почти прикасались, а в другую — на улицу и чрез оную - в прекрасный, регулярный и убранный беседками и партерами сад, принадлежащий к большому каменному дому, находившемуся за улицею почти против моей квартиры. Сей сад в особливости меня увеселял. Он находился в такой /888/ близости и в таком положении, что я мог весь его обозревать и видеть всех в нем гуляющих и все в нем происходящее и находившееся. Самые цветы, которыми в множестве усажены были рабатки в партерах, видны мне были до единого, а запах от духовитых трав и цветов достигал даже до моих окон, а особливо в вечернее время. Не один раз видал я в оном целые компании провождающих в прогулках свое время, а иногда сидящего в стоячей прямо против окна моего полубеседке и в уединении читающего книгу молодого человека. В иное же время прихаживало туда все семейство того дома и пило чай с гостями своими. В третью сторону хотя из окон квартиры моей и не было вида, но зато из сенец моих был проход в некоторый род галерейки, приделанной сбоку к моему этажу, и из которой открывалось наиприятнейшее для глаз зрелище. Домик сей стоял на самом почти береге того большого и вид озера имеющего пруда, который находится посреди сего города и о котором я имел уже случай упоминать. Весь противоположный берег украшен был сплошными и одну почти связь составляющими каменными домами. Все они были о несколько этажей, все раскрашены разными красками, все стояли стенами своими вплоть к воде, так что вода омывала их стены и можно было приезжать на лодочках и шлюпках к самым крыльцам. Словом, по случаю округлости сего берега, составляли они собою наивеликолепнейший амфитеатр, а особливо в тихую погоду, когда в гладкой поверхности воды все они и в ней изображались превратно, власно как в зеркале. Великое множество окон, которыми сии здания испещрены были, и разноцветные зонтики, которые от многих из них во время солнца откидывались, придавали картине сей еще более пышности и красы. Не один раз, выходя, сиживал я на сей галерейке и любовался до восхищения сим зрелищем. Не один раз выносил с собою /889/ туда столик и по нескольку часов тут в тени, под простою кровелькою, сиживал на свежем воздухе и, любуясь красотою места, упражнялся либо в чтении какой-нибудь приятной и полезной книжки, либо в писании чего-нибудь себе в науку и в наставление. Охота к писанию начинала уже тогда во мне возрождаться, и я производил первейшие тому опыты. Нередко извлекали меня на сию галерейку приятные звуки гармонической музыки. Так случилось, что в домах, окружающих сей прекрасный пруд, жило много людей, имеющих охоту к музыке, и потому нередко увеселяем был слух мой из иных окон приятным тоном флейтраверсов, из иных валторн, из иных скрипиц и других инструментов, а часто разъезжали и по самому пруду на гребле маленькие суденышки с целыми компаниями людей обоего пола и тем увеселяли еще более зрелище. Нередко утешались они в сих плаваниях своих музыкою или пением приятных песней. Узенький и предлинный мост, сделанный только для перехода пеших через весь пруд и видимый от меня в левой стороне в некотором отдалении, и за ним отдаленнейшие берега сего пруда, украшенные множеством прекрасных регулярных садов и беседками разных фигур, построенных на самой почти воде, придавали еще более красоты сему месту. Помянутый мост никогда почти не случалось мне видать порожним, но всегда находилось на нем множество взад и вперед идущего народа. Иногда собирался он толпами и, облокотясь о перилы, сматривал на сие озеро и красотами оного вместе со мною любовался, или утешался приятною музыкою, слышимою из многих домов, по берегам оного построенных /890/. Т.1 стлб. 888-890.
Иногда же, хотя сие и редко случалось, выезжали мы, сговорясь с кем-нибудь вместе, и за город или хаживали пешком по нескольку верст за ворота городские. Наилучшие таковые прогулки бывали у нас в сторону к Пилаве и вниз по реке Прегелю, по берегу оной. Дорога была тут широкая, гладкая, возвышенная, осажденная с обеих сторон ветлами и имеющая по одну сторону реку Прегель, текущую почти совсем прямо и покрытую всегда множеством судов, а по другую сторону — низкие и ровные луга, пресеченные также кой-где длинными рядами насажденных лоз. Плывущие по реке малые и большие суда, белые распростертые их паруса, разноцветные флаги или шум от весл, плывущих на гребле, а с другой стороны бесчисленное множество всякого скота, стрегомого на лугах в отдалении; самый город, сидящий отчасти на горе, отчасти на косогоре; многочисленные его красные черепичные, а инде зеленые и от солнца иногда как жар горящие кровли домов высоких; королевский замок, возвышающийся выше всех зданий на горе и четвероугольною и высокою башнею своею особливый и некакой важный вид представляющий; высокие и остроконечные колокольни церквей, видимых в разных местах между бесчисленными домами; зеленые валы крепости Фридрихсбергской, по левую сторону реки и при выходе из города находящейся; целый лес из мачт многих судов, украшенных флюгерами и вымпелами разноцветными; многие огромные и превысокие ветряные мельницы, подле вала в городе и на горе воздвигнутые; все — все сие представляло глазам в сем месте приятное зрелище, а особливо по отшествии по сей дороге версты две или три; вся она в праздничные и воскресные дни испещрена бывала множеством гуляющих людей обоего пола. Во многих местах поделаны были скамейки для отдохновения оным, а в некоторых /962/ местах находились небольшие домики, составляющие некоторый род трактиров, ибо гуляющим можно было в них заезжать, заходить и в них доставать себе купить молоко, яйца, масло, колбасы, сыры и прочее тому подобное; а для питья пиво, вино, а в иных самый чай и кофей, и все такие домики всегда нахаживал я наполненные многими людьми, но нигде и никогда не видал я какого-нибудь бесчиния и шума, а все было тихо, кротко и хорошо, так что мило было смотреть и можно было всегда с приятностию провождать свое время /963/. Т. 1 стлб. 962-963.
Дворяниново
Некогда в летнее время перед вечером вздумалось мне выйтить одному в нижний свой сад прогуляться. Сад сей удален был несколько от всего двора и был на косогоре к реке и к вершине. Не успел я прийтить в оный и взойтить на самую средину оного и самое то место, где ныне пред хоромами моими пониже цветника стоят стриженные пирамидами елки, как услышал я вдруг голос, кличущий меня по имени и по отечеству, и голос довольно громкий и так как бы из близи происходящий. Я тотчас ответствовал «ась», но на мое ась не воспоследовало никакого ответа. Сие меня удивило. Я тотчас закричал: «Кто меня кликал»? - но и на сие столь же мало ответа получил, как и на первое. Я повторил еще раз, но не тут-то было. Я смотреть в ту, я смотреть в другую сторону, но никого не вижу; я кричать еще: «Кто меня кликал? Кому я надобен?» - но не было ни от кого ни слуха, ни духа, ни послушания, но господствовала повсюду тишина и совершенное безмолвие. «Господи помилуй! - говорил я тогда, удивляючись, - что за диковинка? Кто это меня кликал?» - но все мое удивление было тщетно. Не удовольствуясь кричаньем, стал я бегать по всему саду, перешарил все его углы и закоулки, а особенно в той стороне, откуда мне голос послышался, смотрел в вершине, за вершину в рощу, в чужой сад, кричал еще несколько раз: «Кто меня кликал?» Но нигде не было и следов человеческих, и никто мне не ответствовал. Ужас тогда напал на меня. Я побежал опрометью домой и тут, созвав всех людей, спрашивал, не был ли кто в нижнем саду или не шел ли мимо и не кликал ли меня, но все клялись и божились, что никогда в саду и близко подле сада в то время не были и никто меня не кликал. Словом, я не мог никак отыскать и не знаю и /253/ поныне, как это случилось, и кто меня тогда кликал, а то только знаю, что голос был подобный во всем человеческому и произносим был недалече от меня /254/. Т. 1. стлб 253-254.
Впрочем, при отправлении крестьянина моего в деревню, не преминул я помыслить и о деревне и сколько-нибудь о сельской экономии, из которой я тогда хотя и ничего не разумел, да и надеяться было не можно, чтоб я мог вскоре увидеть свою деревню, однако мне хотелось по крайней мере показать домашним своим, что я не совсем их забываю, и как у меня находился там старинный мой дядька Артамон, о способностях которого я был довольно уверен, то вздумалось мне велеть ему расширить один из моих садов, заведенный и основанный покойною моею матерью, и превратить оный из простого в регулярный. Я нарисовал ему порядочный план, раскрасил его красками, сделал подробнейшее описание и наставление, где и что ему садить, и какие где деревья и кустарники, и отправил к нему сие предписание. Сие было первоначальное мое с садами предприятие, и садик сей хотя и не точь-в-точь так, как я начертил, однако посажен был им довольно порядочно и послужил потом основанием большому саду. Некоторые деревья, а особливо вишни и сливы, растут еще и поныне в самых тех местах, где тогда им посажены были, и служат ему некоторым памятником. Т. 1 стлб. 975.
Но паче всего хотелось мне походить по остаткам старинных наших садов и порассмотреть пристальнее тогдашнее их, весьма жалкое и незавидное, состояние: ибо охота к ним начинала уже тогда во мне рождаться. И я, едучи еще дорогою, помышлял многажды о том, как бы мне их поправить и привесть в лучшее и такое состояние, чтоб мне можно было в них с удовольствием провождать время в своем сельском уединении. И как мне часть сия хозяйства столь же мало или еще меньше была известна, нежели все прочие, то, для самого того, в проезд свой чрез Москву, и запасся я несколькими иностранными, до садоводства относящимися, /314/ книгами, из которых вознамеривался я искусству сему учиться. Паче же всего, любопытен я был видеть младший из всех наших садов и тот, о котором писал я еще из Кёнигсберга к своему бывшему дядьке, чтоб он мне его, по посланному тогда к нему рисунку, превратил в регулярный /315/. Т. 2 стлб. 314-315.
 |
| А.Т. Болотов. Дворяниново. План |
Любезный приятель! Вот письмо, о котором предварительно вам сказываю, что оно для вас будет скучнее всех прочих, и таково, что я вам отдаю на волю: хотите вы его читайте, хотите нет, а оставляйте сие моим потомкам, для коих наиболее я его назначаю. Сим, как думаю, будет оно довольно любопытно и интересно: ибо в оном положил я описать в подробности все тогдашнее состояние моего дома, садов и прочих частей усадьбы, дабы могли они видеть, в каком положении и состоянии было все мое жилище и усадьба в старину и при моих предках, ибо в таком точно и застал я тогда все оное; а из сего тем яснее потом усмотреть все деланные мною, от времени до времени, разные перемены и превращения. Словом, я опишу все тогдашнее наше прямо наипростейшее и самое почти бедное, мизерное и ничего не значущее деревенское обиталище, и для лучшего объяснения приобщив к тому и чертеж всему моему двору и всей моей усадьбе, буду на него, при описании моем, ссылаться и вкупе сказывать, что на тех местах находится ныне. Итак, приступая теперь к сему предприятию, за которое, может быть, любопытнейшие из потомков моих /315/ скажут мне спасибо, начну с моего господского тогдашнего дома, в котором я, по особливой милости ко мне Господней, имел счастие родиться.
 |
| А.Т. Болотов. Дворяниново. Главный дом |
Дом сей нашел я в том же состоянии, в каком оставил его, отъезжая на службу, и которого как наружный вид, так и внутреннее расположение имел я уже случай вам описать и изобразить рисунком в одном из предследующих моих писем. Вся разница состояла в том, что он, будучи и без того очень стар и построен за многие десятки лет еще до рождения моего, и стоявши во все время продолжения моей военной службы в запустении, еще более одревнел и был тогда самая милая старина, удрученная толико тягостию протекших многих лет, что нашел я его почти вросшим в землю, и столь низким, что из иных окон можно было доставать рукою до земли самой; а драницы, которыми он по старинному обыкновенно покрыт был, поросли уже все густым зеленым мохом и скрывали под собою превысокий и препросторный чердак, служивший некогда вместо кладовых, для поклажи всякой всячины, а особливо, по милому древнему обыкновению, яблок и груш в один рядок на разостланной соломе. Маленькая, дождями размытая и почти развалившаяся труба, торчала только одна из поседевшей кровли и служила обиталищем галкам.
Дом сей [(1), здесь и далее цифрами в круглых скобках обозначены объекты, указанные на илл. 1; перестроенный дом см. на илл. 2], каков ни стар и ни прост был, но мысли, что живали в нем мои предки и что я сам впервые в оном стал дышать воздухом; также, воспоминания приятных дней младенчества и юности, препровожденных в оном, делали мне его и тогда еще милым и любезным. Он стоял в сие время между обоих дворов, переднего и заднего, занимал собою весь нижний фас так издревле называемого /316/ переднего двора (2) и прикасался одним и глухим концом к старинному садику моих предков.
Ныне место сие, где он стоял, лежит посреди двора моего, против самых временных хоромцев и погреба, и не занято никаким строением. Оно мне мило и любезно еще и поныне. И как оно лежит в виду из окон моего кабинета, то нередко и ныне еще, при вечере дней своих, смотря на оное, преселяюсь я мыслями и воображениями своими в лета юности и младенчества своего, воспоминаю все тогда бывшее, наслаждаюсь и поныне еще удовольствиями тогдашнего златого века, и оканчивая всегда взглядом на известное мне еще и то самое место, где я родился и благодарным вздохом ко Творцу моему за то, что по велению Его родился я тут, а не в ином каком месте и не посреди диких каких народов и в бедности, а в недрах земли христианской и от родителей, доставших мне и в колыбели уже бесчисленные преимущества пред многими миллионами других и подобных мне тварей и обитателей земли сей.
Что касается до помянутого переднего господского двора, то был он самый маленький, и от малой ходьбы по оному, всегда порослый мягкою муравою и чистый. О мализне его можно по тому судить, что весь нижний его фас и западный бок занимали наши хоромы с крошечным огородком пред окнами в конце дома (33); а немногим чем больше была и вся длина его. Со всем тем в малолетстве казался он мне превеликим. И я и поныне еще, смотря на сие место, вспоминаю нередко и с удовольствием те дни, когда строивал я на нем в зимнее время из снега города с башнями и воротами, и препровождал иногда время свое в невинных детских разных играх и забавах, а особливо в игрании с братом моим двоюродным и множеством ребятишек, в любезную нашу килку или мяч, — игру, требовавшую великое /317/ внимание и расторопность, и увеселявшую нас до чрезвычайности. Впрочем, место сие и ныне ничем не занято, но составляет уже только четвертую часть двора моего.
Вплоть подле самых почти хором и перед крыльцом оных, стояли тогда питательницы предков моих или хлебные их житницы и амбары (4). Они не уступали хоромам ни престарелостию своею, ни дряхлостию. Их было три. Все они стояли рядом, и о двух из них не знали и старики самые, когда и кем из предков моих были они строены. Превеликие и толстые плиты, взгромощенные друг на друга, лежали против первых двух и служили вместо крылец, для удобнейшего вхождения на присенки оных; а чугунная доска висела под навесами сих присенков, долженствовавшая всякую ночь звуком своим наводить страх ворам и крысам, а хозяев удостоверять о бдении караульщиков. Все сии наиважнейшие в тогдашние времена здания покрыты были уже и в древность самую тесом. Но как оный от древности весь изтрупарешил, то солома должна была прикрывать оный и составлять кровлю на сих зданиях, не более как сажен на пять от хором отдаленных. Одни только маленькие низенькие решетчатые дверцы в сад, с двумя небольшими по обеим сторонам звеньями такой же негодной решетки, отделяли оные только от хором, и служили входом в сад господской, который в старину толико уважался, что запечатывался в летнее время восковою печатью, — что мне памятно еще с малолетства, и более потому, что для меня удивительно было то, что воск, будучи сначала желтым, в короткое время побелев на воздухе, превращался в так называемый ярый или белый, чему я тогда не знал причины. Впрочем, житницы сии стояли на самом том месте, где ныне стоит моя конюшня и сарай каретный и, составляя северный бок двора переднего, стояли тут так давно, что, /318/ как за несколько лет до сего, вздумалось мне, для опростания сего места, перенесть их на улицу за двор, то нашел я под ними такое множество нагнившей, из одного сыпавшегося из них хлеба и сора, доброй земли, что, при сгребании оной, насыпали мне из нее целую гору в саду, за ними находившемся.
Весь третий бок помянутого переднего двора занимал собою старинный наш не каретный, а колясочный сарай (5): ибо карет тогда еще не знавали. Он покрыт был также соломою, и стоит еще и поныне на том же месте и довольно еще крепок, хотя тому уже более ста лет, как он построен.
Вплоть подле сего и в углу сего переднего фаса были наши старинные большие и главные на двор ворота (6), с толстыми резными разными вычурами вереями и превеликою калиткою. Они имели на себе превеликую и преширокую, по старинному обыкновению, кровлю, покрытую тесом, и от древности так много обросшим зеленым мохом, что был почти неприметен.
Вплоть подле их стояла на самом углу двора сего одна из наших людских изб, называемая переднею (7). Она была хотя вкупе жилищем моего приказчика, но красного окна не имела у себя ни одного — тогда мало еще об них знавали — а была она черная и точно такая же, какие бывают у крестьян наших.
Сим образом огражден был мой господский двор со всех трех сторон сплошным и беспрерывным строением. Что ж касается до четвертой, то с сей стороны отделялся он от другого, и так называемого заднего двора, простенькою решеткою; и одна только небольшая и высокая конюшня с 4-мя стойлами занимала собою часть сего фаса и стояла вплоть подле избы помянутой (8).
Вот вам описание всего переднего двора господского. Теперь опишу таким же образом старинный наш задний двор (9). Оный был уже гораздо больше /319/ переднего, но не столь порядочный, а иррегулярный, узкий, протянутый в длину по берегу крутой нашей Осиповской вершины, загнувшийся потом кругом хором глаголем и оные, с двух лучших сторон, как-то с полуденной и западной, огибающий собою. Он был наибеспорядочнейший в свете, загромощен множеством всякого рода мелких и простейших строений, засорен навозом и всяким дрязгом и сором, и осенен с полуденной стороны несколькими старинными большими претолстыми дубами, видевшими еще самых прадедов наших. Многие другие деревья, выросшие вместе с ними на берегах помянутого каменистого буерака, сотовариществовали оным и закрывали собою всю сию полуденную сторону; а насажденная за ними высокая березовая роща придавала еще более густоты и делали с сей стороны и дом и двор наш совсем невидимым.
Начало свое воспринимал сей задний двор от помянутой нашей верхней или передней избы, подле которой был и передний выезд на него особыми воротами (10). Ряд людских клетей, пунек и закут ограждал его от улицы, а подле их, к вершине находились наши скотские дворы: и сперва (11) овчарник, а там коровник (12). К сим примыкал сарай для разной поклажи (13), а под ним теплый погреб, с предлинным каменным выходом, и самый тот же, который, хотя в превратном виде, но существует и поныне; а подле его старинный наш ледник (14); а позадь оных тот же самый ряд людских клетей и приклетов, который стоит еще и поныне и служит двору моему ограждением от вершины. Но подле ледника и вплоть почти стояла тогда другая людская изба, называемая среднею, походившая еще более передней на крестьянскую (15), а вплоть подле ее находился наш конный или лошадиный двор, или, как в старину было обыкновение называть, вор (16), построенный на углу двора, /320/ к вершине, на самом том месте, где ныне стоит наша кухня.
Наконец, заднюю сторону двора всего и наилучшее место во всей усадьбе и самое то, где построил я потом нынешний дом свой, занимал собою небольшой овощной огородец (17), с отделенным от него пчельничком (18) и его омшенником. Задний же выезд с сего двора был на том месте, где ныне стоит ткацкая; а тогда тут стояла третья лачуга (19), называемая нижнею избою, и которая была еще хуже и мизернее обеих прочих и ворота были вплоть подле ей (20), между ею и огородом, огражденным высоким плетнем. А пристроенные к ней клетушки, пунки и закуты и разные другие хибарки в заворот к хоромам, составляли последний боковой фас двора сего и заграждали его от сада. Все они примыкали к так называемой исстари черной горнице (21), стоявшей подле самого заднего крыльца из хором и составлявшей и кухню нашу, и приспешню, и жилище бывшего моего дядьки с его семейством и всех бывавших на сенях.
Вот вам описание всего моего тогдашнего господского, и прямо можно сказать, бедного и совсем расстроенного, во всех частях обветшалого и развалившегося дворишка: ибо как было уже около двадцати лет, как в оном ничего вновь строено и переправляемо не было, а все предано одному течению натуры, то и натурально долженствовало все опуститься и обвалиться. Сам я во все сие время находился в малолетстве и в службе, а домоправители во все сие время были таковы, что они всего меньше о таковых поправлениях помышляли, а наблюдали более свое спокойство и карманы. А как присовокуплялись к тому и деревенские браги, то и подавно о таких поправлениях всего нужного в домоводстве помышлять было некогда и недосужно; а от меня они к тому приказаниев не получали.
А каков был мой двор, таковы же были и все прочие немногие господские /321/ здания, разбросанные кой-где по моей усадьбе. Самая сия была, как исстари, так и тогда очень-очень тесновата, и не простиралась ни на шаг через вершину и запруды наши. Сии ограждали все наше жилище с сей стороны от полей хлебных, примыкавших тогда вплоть к вершине: ибо ни нынешнего гумна моего, ни риги, ни сада, ни сарая там еще не было; а была только одна березовая большая роща (22), что на клину насажденная покойною матерью моею до моего еще рождения на ближней полевой земле. Вся она сначала не имела в себе более полудесятины, ибо столько случилось у нас тут самой ближней земли. Но, как смотря на нее, восхотелось тут же рощу насадить и деверю ее, а моему дяде и занять тем и другую полниву, ему принадлежавшую; а сверх того запущен был под нее клин земли к самой вершине, который принадлежал нам вообще, то чрез самое то она и увеличилась.
Что касается до прудов, то было их тогда только два, из коих один назывался нижним (23), а другой верхним (24). Оба они составляли почти лужицы, оба сделаны были еще в самой древности, и теми из предков моих, которые первые основали тут свое жилище, и оба, будучи многие годы не чищены, были заплывшими почти тиною и грязью, и требовали себе поправки и возобновления.
Я уже упомянул, что за сими прудами не было у нас уже ничего, а по сю сторону против плотины верхнего пруда стояли у нас господские овины с своими токами и половнями. Их было у нас только два (25, 26) и оба ничем не лучше и не просторнее крестьянских. Они стояли рядом, а сараи или половни, в которых собирался мелкий гуменный корм и солома, были и того еще ближе ко двору (27, 28) и посреди улицы. Самый же хлебник или скирдник был далее за овинами, и отделен от них небольшою рощицею, из немногих больших и разных /322/ дерев состоявшей, и бывший в том месте, где теперь у меня вишенный сад за пчельником (29). Рвы, которыми сей хлебник был окопан, видны отчасти и поныне, хотя место сие служит теперь нам вместо огорода, и снабжает меня табаком и маслом и другими огородными продуктами.
Позадь гумна сего, к полю, находилась у нас тогда наша так называемая молодая роща (30). Она прикрывала с северо-восточной стороны всю нашу усадьбу и защищала ее от бурь и метелей. Покойная мать моя садила ее сама, и я помню, как она была еще маленькая, и как ее еще поливали бабы, хотя протекло уже после того много лет.
От сей рощи до самого двора моего простирался большой наш конопляник, занимавший тогда все то место, которое теперь под моим верхним садом (31). По всему видимому, место сие было уже из самой древности назначено и употребляемо под посев господских и людских коноплей, было огорожено кругом кой-какими плетнишками и почитаемо столь свято, что сама покойная мать моя едва в силах была отважиться оторвать от конопляника сего самый маленький и ближний ко двору уголок и засадить оный несколькими десятками яблоней и другими садовыми деревьями.
Маленький сей садик, бывший любимым у покойной моей матери и у самого меня в малолетстве, находился в самом том месте, где теперь у меня спаржа (32), и был самый тот, о котором писал я домой еще из Кёнигсберга, чтоб его распространить, увеличить и насадить в него еще более всякого рода садовых дерев, сделать его регулярным. Комиссия сия поручена была от меня прежде бывшему моему дядьке, как человеку, могущему разобрать посланный тогда к нему от меня расположению сада сего прожект и рисунок, — что им, сколько умелось, и произведено было в действо. А потому и занимал уже сей сад тогда целую /323/ треть помянутого большого конопляника. И я еще очень любопытен был видеть, как дядька мой произвел сие дело и положил всему регулярству моих прежних садов первое основание.
Но удовольствие мое было гораздо меньше мною наперед воображаемого: ибо, хотя и нашел я его насажденным так, как мною было предписано, хотя без наблюдения точной во всем меры и пропорции, но заросшим так всяким дрязгом и травою, что не было почти нигде и по самым дорожкам его прохода. А притом и деревья все были в слабом и дурном состоянии и не совсем еще укоренившиеся.
Сад сей отделялся от двора и от другого сада узким и исстари грязным проезжим проулком, который на самом том же месте существует и поныне. Покойная родительница моя осадила оный березками и другими деревьями с обоих боков; и некоторые из берез сих и поныне еще растут и, украшая собою мой двор, нередко утешают меня в зимнее время прекрасными инеями и позлащенными от солнца верхами своими.
Помянутый другой и самый главный сад лежал по другую сторону помянутого проулка, и прилегал к северному боку всего двора моего (33). Сей сад был самый старинный, и никто из живших тогда не знал и не помнил — кем и когда он насажден и тут заведен был. То только мне известно, что он и тогда еще, как я начал сам себя помнить, был уже престарелым и большим: почему и заключаю я, что первейшее основание положено ему либо еще прапрадедом моим, Осипом Ерофеевичем, либо прадедом, Иларионом Осиповичем, как первыми места сего обитателями.
Впрочем, каким сад сей в малолетстве моем ни казался мне огромным, но тогда нашел я и его не только малым, но и ничего не значущим. Весь он не занимал и полудесятины собою; был очень узок и отделялся /324/ только плетнем от сада дяди моего. Плодовитых дерев имел он в себе очень мало: ибо старинные почти все уже кончили свой век и остались из них весьма только немногие; а вновь подсаженных было также очень немного. Напротив того, разного рода диких дерев, а особливо берез и осин, которыми он в последние годы по своей воле зарастал, было так много, что и тогда уже был он способен к сделанию из него сада аглинского, и можно бы было сделать еще лучший, нежели какой сделал я из него в последние времена.
Впрочем, длиною своею простирался он от помянутого проулка до самого ребра горы к речке, ниже двора моего находящейся. Маленькая и ни к чему годная сажелка, выкопанная, как думать надобно, также первейшими еще из моих предков и от долготы времени вся заплывшая и заросшая тиною (34), и небольшая черная банишка, поставленная в саду на берегу оной (35), находились на сем нижнем краю сего сада и занимали собою сие наилучшее и прекраснейшее место во всей усадьбе; но тогда было оно самое презреннейшее и худшее. Один только, стоявший на берегу сей лужицы, престарелый и едва уже дышущий дуб ознаменовал оное и вкупе древность сего произведения рук человеческих.
За сею сажелкою и за плетнем, ограждающим сад сей, с стороны этой не было уже более ничего, кроме одной крутой, искривленной и самой безобразнейшей горы (36), с растущими кой-где по ней превеликими кривыми безобразными и престарелыми березами. От того места, где была на горе помянутая сажелка, простиралось вниз по ней небольшое углубление с грязным ручейком, на котором, в самом низу и там, где у меня ныне вечерняя сиделка и карпная сажелка, была под большою и дряхлою лозою небольшая топкая и непроходимая яма, в которой мачивали старики наши пеньку свою. /325/
Две косые, крутые и скверные дороги пресекали скверную гору сию вкось. И одна из них шла внизу мимо всей моей усадьбы на двор, к живущему подле меня дяде моему; а другая проложена была снизу по крутой косине горы ко мне на двор и была так крута и дурна, что по ней в повозках съезжать никак было не можно, а гонялся только по ней скот на реку и в поля в летнее время. А сверх того испещрена была вся сия прескверная гора множеством пробитых по косине ее в разных местах тропинок и дорожек. Что все замечаю я в особливости для того, что в последующее время не осталось из всего того ни малейшего следа; но вся гора сия превращена в наилучшее место во всей моей усадьбе.
Одна только маленькая и крутейшая частичка сей горы занята была еще стариками нашими под сад, которого остатки застал еще я, при возвращении моем из службы. Сей сад (37), называемый исстари нижним, был очень невелик и простирался только от помянутого огорода, подле двора бывшего, по косую съездную нашу дорогу вниз с горы. И как подле плетня, ограждающего его от горы, насажены были покойною родительницею моею и в самый тот год как я родился березки, и из оных три стоят еще и поныне, и одна в наилучшем месте пред окнами моего дома и служащая мне вместо ветромера, то и могут они собою доказывать, где была тогда съездная с горы дорога и покуда простирался наш нижний сад по горе к реке. В сторону же к вершине простирался он вплоть по ручей, и старинный наш лучший ключ, известный под именем Течки, был всегда в саду этом. Впрочем, весь сей сад состоял только из немногих старинных и ни к чему годных яблоней, разбросанных по самой крутизне горы; а внизу, где он оканчивался и где теперь вершинная сажелка, бывала у нас на ручье и колодезе винокурня деревенская (38). /326/
Вот вам подробное описание всего моего обиталища, которое, по всей справедливости, было незавидно и мило мне только потому, что я тут родился и жил по нескольку времени в моем младенчестве и в малолетстве. А впрочем было не только наипростейшее в свете, но требовавшее во всех частях своих переправки, а в иных и совершенного переворота.
А каков был мой дом со двором, /327/ таковы же точно и ничем не лучше были и оба соседские господские домы в нашей деревне. А всего удивительнее было то, что и самое расположение внутренних комнат было во всех домах одинаково: власно так, как бы старики наши лучшего расположения выдумать не умели, или не имели к тому столько духа. У самого дяди моего Матвея Петровича, бывшего в свое время хорошим геометром и инженером, был точно /328/ такой же, и вся разница состояла в том, что был дом его меньше и власно как миньятюрный перед нашими.
Оба сии дома были неподалеку от моего, и дом помянутого генерала Никиты Матвеевича Болотова находился только за вершиною и окружен был почти вокруг старинным садом, насажденным еще его дедом Кириллою Ерофеевичем, яко первым основателем всего сего селения. Место, избранное им под дом, было также одним не из самолучших, и хоромы были также спрятаны и поставлены так, что из них всего нашего изящного местоположения было совсем не видно. И старики наши любливали как-то смотреть только на свой двор и передние ворота.
Что касается до дома и двора дяди моего Матвея Петровича, то, как сему, по разделе с моим покойным родителем, вздумалось поселиться внутри той половины сада, которая ему досталась, то и сделался дом его к нам очень близок и не более, как только сажен на 30 или на 40 от оного. И как в последние пред сим времена из всего сего двора не осталось и следа, то и замечу я впредь для памяти, что хоромцы его стояли лицом к нашему двору, а узким боком под гору; и что под самыми окнами с сей стороны стояла та яблонь, которая, будучи повалена бурею, растет у меня теперь неподалеку от парников, лежучи, и известна под именем лежанки, а за сими хоромцами и далее к вершине был его задний двор, с избами, скотскими дворами и закутами. /329/ Т. 2 стлб. 315-329.
Не успел я возвратиться опять в свой дом, как и приступил уже к поправлению в разных пунктах моего домоводства и экономии. Мое первое и наиглавнейшее дело в сию первую осень состояло в распространении нашего молодого сада за проулком, известного ныне под именем верхнего. Всею прибавкою оного, сделанною умершим моим дядькою, был я весьма недоволен, но мне восхотелось распространить его и увеличить гораздо больше. И как, по счастию, случился подле самого сего сада превеликий конопляник, занимающий все место между им и рощею, то и решился я весь оный занять под сад и совокупить с помянутым маленьким садиком.
Не могу и поныне надивиться тому, как имел я столько духа, что мог пуститься на такое великое предприятие, то есть, на уничтожение всего старинного конопляника и превращение его в большой и обширный регулярный сад, дело, которое бы в старину почтено было за великое законопреступление, а предприятие сие беспримерною героическою отвагою! А от того самого и от излишнего уважения и почтения к старине, старики наши так мало и делывали дел, и оттого так мало и оставили нам после себя вещей, могущих нам припоминать оных.
Но как бы то ни было и как косо ни смотрели все старики из дворовых моих людей на затеваемое мною новое и, по мнению их, величайшее дело, но я приступил к оному и прожектировав план, как умелось, так и расчертил, и потом и начал засаживать его липками и яблонками. Все мои дворовые люди и все крестьяне, сколько я их ни имел в близости, должны были помогать мне в сем великом деле и возить из леса липки и другие деревья, и /342/ копая рвы и ямки, садить оные в них и заниматься с утра до вечера.
Что касается до меня, то был я почти безвыходно в саду сем. И как это была для меня первоученка и я в первый еще раз в жизни заводил у себя совсем новый сад, то не мог довольно нарадоваться и навеселиться, когда начал он образоваться и получать свой вид и фигуру. Сколько раз ходил я взад и вперед по длинным и прямым, липками усаженным дорожкам и аллейкам! Сколько раз я до восхищения даже любовался яблонками и всем сим произведением ума и рук своих! И какие горы удовольствия ни обещевал я себе от него в предбудущее время! Словом, я плавал тогда в неописанном удовольствии, и оным заплачен был с лихвою за все труды и убытки, которые употреблены были мною при посадке оного.
Но сколько же и погрешностей наделано было мною при основании и заведении тогда сего сада! И как тужу я и поныне, что я тогда слишком уже поспешил заведением оного и не взял времени, чтоб познакомиться наперед короче со всеми обстоятельствами деревенскими и с самым существом садов, которые до того были мне известны по одной наслышке; а впрочем был я в рассуждении их совсем еще незнающим и во всех моих делах бродил, как курица слепая.
По несчастию не имел я никакого человека, знающего сколько-нибудь это дело и могущего меня, в ином случае, остерегать, или подавать мне советы. А совещался я с одними только книгами, и книгами не нашими, а иностранными, писанными не на наш климат и по не нашим обстоятельствам, и потому могущими скорее всего заводить нас в лабиринты погрешностей и ошибок, как то и со мною тогда отчасти случилось, но что, по новости моей и по совершенному недостатку практических знаний, нимало и не удивительно.
Первая и величайшая ошибка была та, /343/ что сделал его регулярным, нимало не подумав о том, что такой большой регулярный сад во всей форме и порядке впредь содержать, по малолюдству моему и недостатку, не будет мне никакой возможности. Мне и в мысль тогда не приходило, что я очень скоро в том раскаюсь, и после тужить буду о том, что предпринимал я тогда очень много трудов напрасных и излишних, и всеми ими не столько пользы, сколько вреда себе наделал. Но к несчастию, в тогдашнее время ни о каких других садах не было еще и понятия; а регулярные сады были только одни в обыкновении и повсюду в величайшей моде. А потому и мне, видавшему их кое-где мельком, восхотелось неотменно и самому иметь у себя сад регулярный, и при основании и расположении оного оказать мнимое знание свое и искусство.
Сие показал я и удивил оным многих при сем случае: все не могли довольно надивиться тому, как недели в две, или в три, совсем на пустом месте, проявился у меня уже превеликий сад, усаженный несколькими сотнями превеликих яблонок и многими тысячами липок и других лесных дерев, и с таким множеством длинных и поперечных, прямых и окружных аллей и дорог, что без усталости все их обходить никому было не можно! Но ах, сколь мало знал я тогда, что все сие регулярство далеко не принесет мне столько удовольствия, сколь многого я ожидал и от него тогда получить ласкался. Но напротив того, что я весьма скоро и так к нему пригляжусь, что оное не только не будет более меня собою веселить, но даже мне наскучит; и что многие из насажденных мною дорог останутся почти навсегда пустыми и никем никогда, и ниже самим мною, не посещаемыми; и что напротив того, стрижка липок и чищение дорог обратится скоро в превеликое отягощение и надоест мне как горькая редька! И мог ли я себе тогда воображать и предвидеть то, что промучившись несколько /344/ лет с ними и не видя никакой себе от них пользы, а примечая только существительный вред, ими саду производимый, принужден буду, наконец, все милое и прелестное тогда его регулярство уничтожать, и многие из насаженных липок и дорожек вырубать совсем вон, как для опростания тщетно и без всякой пользы занимаемого ими места, так и для того, чтоб они не мешали собою караулить плоды и не отгоняли купцов, покупающих оные на деревьях.
Вторая и важнейшая еще той и существительнейшая погрешность состояла в том, что я от излишней поспешности и от непомерного желания видеть у себя скорее сад, не постарался столько, сколько б надлежало о том, чтоб запастись для засадки сего сада прививочными и лучших пород деревцами, а употребил к тому какие мне прежде других попались. Но к несчастию, в тогдашнее время, как в Туле, так и в других местах и не производилось еще такой великой торговли прививочными деревцами, какая производится ныне, и садовое искусство было еще в таком младенчестве, что не знавали еще нигде и самого прививания в очко, или листочками, и я почти первый ввел сей род прививания в обыкновение, научась сам сему искусству из книг, а не от других людей. А посему, хороших прививочных деревцов и достать и взять было негде; а где они и были, так продавались, по тогдашним временам, еще слишком дорого.
При таких обстоятельствах, я неведомо как еще рад был, что нашли мне неподалеку от нас, а именно, в селе Липецах, у мужика, целую грядку с предлинными и превысокими яблонками, воспитанными им от посеянных почек, выниманных, по уверению его, из самых добрых украинских яблок, и что сторговали мне их за цену очень сносную и не дороже, как по 7-ми копеек за яблонку.
Не могу изобразить, как обрадован /345/ я был сею покупкою: я считал ее не инако как находкою, и не мог довольно налюбоваться и ростом и дородством новокупленных своих яблонок. И с каким удовольствием разнашивал я тогда и раскладывал их по ямам, и с каким тщанием старался сам о лучшем сажании и закрывании кореньев их землею!
Но ах, сколь мало знал я тогда что я делал, и сколь мало все оне были того достойны! Мне и в мысль тогда не приходило, что я сажал сущую и такую дрянь, которая саду моему была пагубна и навек его портила, и что я в последующее время тысячу раз тужить о том буду, что я ими, а не лучшими деревьями занимал тогда наилучшие места в саду этом. Да и можно ль чего доброго ожидать от почек, особливо сеяных и воспитанных мужиком? От почек, взятых и из самых лучших яблок, редко выраживаются хорошие, а на большую часть вырастает всякая дрянь и негодь; а из набранных из всякой дряни, как то бессомненно было с сими, и подавно не можно было ожидать хорошего. Но мне обстоятельства сего было еще тогда неизвестно; а я думал, что от почек из хороших яблок надобно и родиться хорошим яблоням, и полагаясь в том на уверения сего мужика, и думал, что я нажил ими целое сокровище. А что они по вышине своей были так дешевы, то мне и в ум не приходило, что было это от того, что они у мужика на грядке уже переросли и он не знал, куда ему с ними деваться, и рад был их за что-нибудь сжить с рук своих.
Но как бы то ни было, но я засадил весь мой сад сею, ни к чему годною и такою дрянью, которая и поныне мне только досаду причиняет, и выросши с дубья, не только приносят плод ни к чему годной, но и дают плода так мало и приходят с плодом так редко, что не один уже раз собирался я от досады все их вырубить. И многие действительно, нимало не жалея, рублю, режу и /346/ кромсаю, стараясь их, но уже поздно, превратить в лучшие и достойнейшие садов моих деревья. И за счастие себе еще почитаю, что накупил их тогда не так много, чтоб можно было мне напичкать ими весь мой сад часто, и что садил я их так редко, что между ими мог еще после помещать яблонки, воспитанные уже дома и родов лучших.
Но как бы то ни было, но я произвел у себя в самое короткое время преогромный регулярный сад, которым не мог довольно налюбоваться. И как было сие моим первым деянием экономическим, то и был я оным весьма доволен; и тем паче, что мог оное показать гостям своим в приближающийся день именин моих, к которому хотелось мне пригласить своих соседей и сделать для них обед и маленький деревенский праздник. /347/ Т. 2 стлб. 342-347.
Посреди всех сих упражнений я и не видал как прошла достальная часть зимы; а не успела весна начать вскрываться, как множество разнообразных новых дел и упражнений дожидались уже меня и готовились занимать собою и ум мой, и мои члены, в сердце же водворять мало-помалу все приятности уединенной и свободной сельской жизни.
Как весна сия была еще первая, которую, в совершенном возрасте и научившись любоваться красотами натуры, препровождал я тогда в деревне, то не могу изобразить, сколь бесчисленное множество наиприятнейших и невинных радостей и забав доставила она мне во все продолжение течения своего.
Не успели начаться первые тали, как единое приближение весны производило в душе моей уже некакое особое удовольствие. Я смотрел на возвышающееся с каждым днем выше и яснее уже светящее солнце; смотрел на тающий отчасу более снег, на помрачающую зрение белизну полей, власно как горящие от лучей ярко светящего на них солнца; примечал первейшие прогалинки на полях, первейшие бугорки, обнажавшиеся от снега и чернеющиеся вдали; смотрел на капли первых вешних вод, упадающие с кровель на землю, на маленькие ручейки, составляющиеся из оных и под снег паки уходящие и всем тем предварительно уже утешался. Когда же началась половодь, то, о! с каким восхищением смотрел я на прекрасную сию половодь, бываемую всегда на речке нашей. Я избрал в саду своем на самом ребре горы своей наилучшее место для смотрения оной, протоптал туда тропинку по снегу и тогда еще положил в мыслях своих сделать со временем тут беседочку себе. /397/
Я ходил туда всякий день и не мог довольно налюбоваться множеством огромных льдин, несомых вниз по воде сквозь селение наше. Все они по нескольку раз в день спирались под горою против самого двора моего и производили страшный рев и шум водою, продирающеюся между их; а лучи полуденного солнца, ударяя об них и о бесчисленные струи и брызги воды вешней, ослепляли почти зрение и представляли наиприятнейшее и такое для глаз зрелище, которому довольно насмотреться было не можно. Крик и радостные восклицания юных обитателей селения нашего, бегущих вслед за льдинами, плывущими вниз по реке, и подбирание ловимой отцами их рыбы, присоединялися к зрелищу сему, и, утешая слух мой, увеселяли меня еще более, — так, что не утерпливал я и сбегал вниз с горы к самой реке нашей, чтоб насладиться всеми новыми для меня зрелищами сими ближе. /398/ Т. 2 стлб. 397-398.
Подготовка текста, вступительная статья и комментарии А.Ю. Веселовой по изданию: Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. 1738-1793. Т. 1-4. Ред. М.И. Семевский. СПб., 1870-1873
При использовании материалов активная ссылка на www.gardenhistory.ru обязательна.