Мария Нащокина. Русский масонский сад

Масонство – важная составная часть русской культуры XVIII - XIX веков, правда, до сих пор мало исследованная в приложении к культуре художественной и существующая в нашем сознании как бы без связи с бытом и искусством своего времени. Даже зная, что те или иные городские и загородные усадьбы принадлежали видным масонам, мы довольно смутно представляем себе, как отражалась причастность к тайным ложам в архитектуре их домов, в композиции и семантике парков. Между тем, сад романтизма, таивший в своих поэтических образах привлекательную множественность интеллектуальных интерпретаций, оказался необыкновенно популярен в среде «вольных каменщиков». Об этом говорит, хотя бы тот факт, что многие именитые русские масоны оставили сочинения о садоводстве и «красотах натуры» (ярчайший пример – А.Т. Болотов и т. д.) и сами с упоением создавали усадебные сады. Однако, натуре такие сады, фактически, не сохранились. К примеру, самые известные масонские сады Подмосковья – один из самых старых – в Глинках Я. Брюса и романтический – в Савинском И. Лопухина, хотя и существуют до сих пор как массивы зелени, утратили те характеристические черты, которые современники и исследователи некогда соотносили с масонской символикой. В данной работе сделана попытка собрать воедино разнообразные сведения (и литературные, и иконографические), чтобы попытаться выделить те знаки и символы, которые могли иметь непосредственное отношение к формальному и образному выражению масонской символики в садах, а также приблизиться к пониманию принципов их «кодирования» для посвященных.
Как известно, масонство, семена которого были занесены из Западной Европы в Россию еще в эпоху Петра, чрезвычайно развилось при Екатерине Великой, а особенно при Павле I и Александре I. Если матушка-императрица к масонству относилась с большим недоверием, особенно после трагических для монархии событий французской Революции, которую не без оснований считали «масонским заговором», и пыталась, как могла, пресечь его распространение, оба императора – отец и сын, первоначально сочувствовали его идеям. Ясно, что это создало в конце XVIII – начале XIX века весьма благоприятные условия для внедрения масонских воззрений в широкие слои просвещенного русского дворянства.
Само название эпохи Просвещения носило масонский оттенок – свою жизнь масоны понимали как последовательное приобщение к Свету Истины. Как философское учение масонство было весьма родственно теософии, (не случайно в масонской среде были популярны сочинения Якоба Бёме), оно синтезировало учение пифагорейцев, неоплатонизм, восточную эзотерику, прежде всего, Древнего Египта, и христианство. Благодаря такой историко-философской широте для масона оказывались одинаково важными и греческая мифология, и архитектурные образы Египта, и христианские добродетели (недаром их иногда называли «воцерковленными пиетистами»). Важно подчеркнуть, что овладение Истиной у масонов было многоступенчатым процессом – учение раскрывалось для посвященного постепенно, по мере перехода в каждую следующую, более высокую степень, таким образом, рядовые каменщики были еще весьма далеки от представления о ней даже в общих чертах.
Несмотря на заимствованный характер этого религиозно-этического движения, оно имело в России свою специфику. Привлекательные понятия, декларируемые масонами, - «свобода», «равенство», «братство», «счастье», конечно, находили в русском сердце самый горячий отклик, отвечая внутренним душевным потребностям и согласуясь с традиционным христианским пониманием человеческих взаимоотношений. В то же время, незыблемая сословная иерархия русского общества – основа благополучия его аристократии, входила в явное противоречие с идеями масонской иерархии, по существу отрицавшей сословную и пытавшейся установить степени некоего духовного совершенства, внегосударственного и вненационального. К тому же на русской почве почти не привился атеизм, присущий некоторым западным направлениям масонства, например, французскому. Все это делало масонство для большинства участников русских лож не столько политической структурой с далеко идущими целями, опасными для государства, сколько любопытной интеллектуальной игрой, объединявшей единомышленников не только дружескими, но и заманчивыми тайными узами совместных морально-этических и духовных исканий.
Архитектура, как известно, была для «каменщиков» основным искусством – ars regia, Бога они называли Великим Архитектором, а история масонства даже отождествлялась ими с историей архитектуры (1). Самыми расхожими масонскими символами стали орудия труда архитектора и строителя – циркуль, треугольник, линейка, наугольник, транспортир, мастерок, молоток, отвес, которые нередко изображались в архитектурной декорации или в общей композиции зданий. Их символика была для масонов весьма многозначной. Это важно подчеркнуть, чтобы понять, как много в их трактовке зависит от интерпретатора. К примеру, равносторонний треугольник был графическим изображением «равенства» и более общим метафорическим – «братства» (нерасторжимая связь углов). Перенося отдельные символы в архитектуру реальных зданий, вольные каменщики, видимо, декларировали для собратьев свои этические приоритеты. Скажем, сохранившиеся усадебные постройки в подмосковной Марьинке Бутурлиных в плане представляли собой наугольники – символы масонской нравственности (2). Несомненно, они были важны для владельца и его ближайшего окружения. Треугольный план любого сооружения – импульс к тому, чтобы задуматься о его назначении и смысле. Использовались и другие символы, лишь опосредованно связанные с масонством. Рог изобилия – символ богатства, полноты жизненных благ, знания, к примеру, был трижды использован в знаке ложи Александра к Тройственному Спасению. Он же был положен в основу плана московского дома И.И. Юшкова на углу Мясницкой и по предположению построенного В.И. Баженовым в 1780-1790-х годах. (Это было подмечено давно, однако внятного объяснения так и не получило).
Вольные каменщики, в основном, отдавали предпочтение двум стилевым направлениям - совершенной классической архитектуре и готике, в которых и возводилось большинство принадлежавших им построек. Стоит сказать, что широко распространенные в архитектуре классицизма центрические купольные сооружения – храмы, павильоны, беседки, в масонских представлениях часто символизировали обобщенный Храм (храм Соломона), а также Космос. Символическим смыслом, (тоже не единственным), были наделены и классические ордера – дорический (сила), коринфский (красота) и ионический (мудрость). Заметную роль в парковой символике играли гроты, колонны, руины – полисемантичные, как и все элементы масонской символики.
В малых архитектурных формах нередки были египетские реминисценции, например, некоторые типы древнеегипетских сооружений – пирамиды, обелиски и сфинксы. Пирамида издавна служила символом Славы, величия, вечности и т.д.; обелиск воспринимался как символ Света, материализованный солнечный луч, а со времен Древнего Рима и как военный трофей; сфинкс, задающий загадки, испокон веков был символом тайны, мудрости, скрытого знания. Более крупные сооружения встречались реже, но их «египетский» облик не может не наводить на мысль об их возможном двояком назначении – например, в имении Голицыных Кузьминки была выстроена «египетская» Кухня (!?)(арх. Д. Джилярди (окончание), 1813-1815, 1820-е), а Оранжерея расписана «египетскими» росписями.
Садоводство с одной стороны воспринималось масонами как часть архитектуры, с другой – как важная составляющая их натурфилософии (недаром крупнейшим авторитетом был для них Ж.-Ж. Руссо), как со-творчество с Великим Архитектором Вселенной – преобразователем Природы. Вероятно, именно поэтому среди самых известных русских садоводов и теоретиков садового искусства немало масонов – И. Лем, В. Левшин, Н. Осипов, А. Болотов и другие (3). А.Т. Болотов изложил свои философские взгляды, популярные в масонской среде, в сочинениях 1790-х годов – «Письма о красотах натуры» и «Живописатель натуры», а на практике, создав парки в Богородицке и Дворянинове.
Категория естественности, коренная для пейзажного парка, была близка масонам, желавшим приблизить человека к Природе или, как они считали, к потерянной в процессе цивилизации Истине. Натура человека аллегорически воспринималась ими как «дикий» необработанный камень, требующий неустанной работы – отсюда, видимо, огромное количество парковых построек этого времени из «дикого» камня. Как писал видный исследователь масонства Г.В. Вернадский: «… внутренняя работа над совершенствованием дикого камня русской души оказалась наиболее прочной частью масонской деятельности» (4).
Перелагая свои взгляды на язык символов, русские масоны иногда достаточно буквально следовали метафорам, а потому дикий камень как строительный материал стал весьма востребован. Особенно много его использовал самый последовательный русский палладианец, архитектор и масон Н.А. Львов – достаточно вспомнить его монументальный каменный мост (связь!) в усадьбе Василево или величественные каменные погреба-пирамиды на берегу Тверцы в усадьбе Митино и в его собственных Черенчицах, грот с беседкой-ротондой в Знаменском-Райке. Подземные или полуподземные залы-крипты из дикого камня, которые, видимо, предназначались для масонских собраний, где и происходила обработка русской души, были и в некоторых других усадьбах – в подмосковных Горенках А.К. Разумовского, Николо-Архангельском Ю.В Долгорукова, Кузьминках Голицына и т.д.
Чтобы попытаться интерпретировать подлинное символическое назначение этих парковых «погребов» и гротов, стоит соотнести пространственный замысел погреба-пирамиды Николая Львова в усадьбе Никольское-Черенчицы с композицией храма-памятника победе в Отечественной войне 1812 года на Воробьевых горах Александра Витберга, к слову сказать, знакомого Львова по обществу «Беседа любителей русского слова» и также масона высокого уровня посвящения (5). Выбор именно этого памятника для сравнения связан с тем, что о первоначальном замысле храма Витберга сохранились поясняющие тексты, которые раскрывают его теософское содержание.
Вдохновленный общехристианской идеей храма, перекликавшейся с религиозными представлениями, бытовавшими в русской масонской среде, Витберг писал: «Храм во имя Христа Спасителя! Идея новая. Доселе христианство воздвигало свои храмы во имя какого-либо праздника, какого-нибудь святого; но тут явилась мысль всеобъемлющая…» (6). Зодчий, в конце концов, пришел к замыслу необычного трехъярусного храма с обширным подземным храмом-криптой и двумя надземными частями (7), каждая из которых имела купольное завершение. Согласно его идее, рожденной, скорее всего, в среде вольных каменщиков, (еще раз подчеркнем – к которой принадлежал и Львов!), «храм должен быть тройственным, т.е. храм тела, храм души и храм духа, – но так как человек, пребывая тройственным, составляет одно, так и храм при всей тройственности, должен быть единым» (8). В проекте в посвящении храмовых престолов был найден смысловой эквивалент этому необычному (масонскому!) «тройственному храму» – основные этапы земной жизни Христа: Рождество Христово (поземный ярус), Преображение (первый наземный ярус) и Воскресение (ярус под куполом храма) (9).
Любопытно отметить, что Витберг всегда настаивал на личных объяснениях идеи своего детища. И это неслучайно. Именно «словесный» замысел идеи храма, а не ее архитектурное выражение, и был в его проекте наиболее оригинален. К слову сказать, именно его поддерживали многие высокопоставленные масоны, близкие ко двору. Отвлеченный философско-религиозный оттенок идеи Витберга, отразивший масонские взгляды на Абсолют, чутко уловил и император Александр I, в то время весьма сочувствовавший каменщикам: «… я рассматривал до (проекта Витберга – М.Н.) двадцать проектов, в числе которых есть весьма хорошие, но все вещи самые обыкновенные. Вы же заставили камни говорить» (10).
А теперь взглянем на разрез львовского погреба-пирамиды в Никольском-Черенчицах. Перед нами тоже трехъярусное сооружение с одним подземным и двумя надземными купольными пространствами, которые к тому же были расписаны орнаментальными фресками (следы росписей видны кое-где до сих пор). Может быть, это и есть храм тела, души и духа, заключенный к тому же в столь много значащую для масонов форму равносторонней пирамиды? Или это своеобразная миниатюрная (действующая!) модель будущего монументального масонского храма, который хотел воздвигнуть Николай Львов?
Аналогичную трехъярусную структуру имел погреб-беседка в Знаменском-Райках с той разницей, что верхний ярус его был еще более храмоподобен и символичен (ведь купольные беседки во многих масонских усадьбах часто называли храмами – Цереры, Любви, Венеры и т.д). Третий знаменитый львовский погреб в Митине имеет, по сути, ту же структуру, но только два наземных яруса. Однако можно с большой долей уверенности утверждать, что подземный ярус в нем первоначально также предполагался (об этом говорит монументальный вход в него, со стороны реки Тверцы), но по каким-то причинам не был выполнен.
Необходимой обработке «дикого камня русской души», по сути, был родственен и метод создания пейзажного парка – дикая природа в нем облагораживалась и окультуривалась. Аллегорический язык учения предполагал такое же истолкование его символов и ритуалов. Сад масоны уподобляли Эдему, причем достижение Эдема являлось одной из целей морального самосовершенствования, поскольку само масонство уподоблялось райскому древу познания. (Неслучайно масонские надгробия часто делались в виде дерева с обрезанными сучьями). В масонских садах все строения и статуи оказывались соединены внутренней семантической связью (в некоторых случаях она буквально воплощалась не только в аллеях и дорожках, но и в системе подземных ходов, рассказы о которых до сих пор бытуют во многих сохранившихся усадебных комплексах), поэтому «путешествие» по ним оказывалось сродни духовному странствию и пропагандировало путь к Свету Истины.
Источник Света – солнце, которое много значило в масонской символике. Закономерно, что Н.А. Львов собирался выстроить храм Солнцу: «Я всегда думал выстроить храм солнцу, не потому только, чтоб солнцу надписан был, но чтоб в лучшую часть лета солнце садилось или сходило в дом свой покоиться» (11). Выход из тьмы к свету часто устраивался буквально в виде подземных ходов между господским домом и церковью. Следуя в церковь из дома подземным ходом, хозяин-масон выходил к Свету как бы уже в иной храм, преображенный его собственным эзотерическим миропониманием. Так было, например, в Никольском-Черенчицах Львова (следы подземного хода от дома к церкви можно обнаружить и сейчас).
Важно подчеркнуть, что для масона, ищущего Света Истины, путь к ней был не менее важен, чем искомая цель. Собственно путь и представлял собой духовное совершенствование, а потому он непременно должен был быть тернистым и необычайно запутанным. Только пройдя его, обреталась мудрость, необходимая для последовательного приближения к Истине. Кстати, этот путь символически изображали в ритуале посвящения в масоны, когда проводили кандидата в каменщики с завязанными глазами по лестнице вниз, в подземелья или потайные комнаты и т.д. – достаточно почитать соответствующие страницы «Войны и мира» про масонское посвящение Пьера, написанные Львом Толстым на основе собственного опыта.
Важность духовного преодоления пути искушений и испытаний для масона иллюстрирует и гениальная опера Моцарта «Волшебная флейта» (1791). Она написана композитором-масоном на довольно запутанный сюжет фантастической сказки Виланда «Лулу» (1786-1789), переработанный другом композитора, антрепренером и масоном Э. Шиканедером в либретто масонской полу-сказки – полу-притчи. Главный герой торит путь к воссоединению с возлюбленной и счастью через приобщение к братству мудрых. Однако, чтобы пройти инициацию в храме (неясное посвящение храма приоткрывается в арии «О, вы, Изида и Озирис!») и войти в это братство, нужно пройти ряд смертельно опасных испытаний. Мудрец Зарастро (имя, конечно, не случайно напоминает имя пророка и основателя зороастризма Заратустры, жившего в X-VI вв. до н.э. и проповедовавшего свободный выбор человека в пользу справедливости и труда в борьбе со злом; кстати, древнегреческая транскрипция его имени – Зороастр, скорее всего, и использованная Шиканедером), на груди которого красуется солнечный диск (он воплощает «добро»!), наставляет героя, Царица Ночи (зло!), напротив – создает препятствия. На протяжении всей оперы ее герои преодолевают не очень сюжетно мотивированный, но нелегкий путь, весьма напоминающий обряд масонского посвящения – они стойко справляются с коварством и хитростью, проявляют твердость по отношению к женщине, умеют хранить обет молчания (важно!), наконец, проходят через огонь и воду (буквально – волны). Наконец, познав таким образом идеи добра и справедливости, герои в финале достигают храма, где собравшиеся жрецы многозначительно поют: «Разумная сила в борьбе победила». Все это в свое время так поразило великого Гете, что он даже пытался написать к этому произведению продолжение.
Утопическая этика и эклектические религиозно-философские взгляды воплощались масонами и в парковых композициях. Перечислим лишь некоторые теософские понятия, о которых размышляли русские масоны – «мир», «истина», «свобода», «равенство», «братство», «счастье», «дружба», «любовь». Они чаще всего и выражались в многослойной семантике усадебных парков, как и характерный масонский египетско-греко-римский пантеон популярных языческих божеств – Вакх, Церера, Диана, Аполлон, Дионис, Пан, Геркулес, Меркурий, Флора, Изида. Нередкими в парках были и Священные рощи, имевшие очень широкое символическое значение, уводящее также в дохристианский мир.
Например, в парке подмосковного Остафьева, первоначальный замысел которого принадлежал крупному масону А.И. Вяземскому, предполагалось устроить «Аполлонову или Вакхову» рощу, «храм Аполлона», «Марсово поле», грот «Философское уединение или Удаленный от Света Мудрец», «Обсерваторию» или павильон «Дельфийский оракул или прорицалище», наконец, «Руины разоренной Трои или Афин…» (12). Для постижения скрытого смысла этих сооружения, в большинстве своем так и не осуществленных, посетителю потребовалась бы не только эзотерическая подготовка, но и определенная духовная работа – созерцание и размышление. Подчеркнем, что истинная символика для масона была заведомо неоднозначной и имела несколько степеней углубления, а интуитивно-мистические, чувственные способы проникновения в нее предпочитались интеллектуальным.
Усадебные, то есть личные (!) парки, принадлежавшие членам масонских лож, оказались удобным местом общения тайных братств (нередко для этого строилась специальные павильоны), а парковые сооружения легче всего было наделить символикой, которую понимали лишь посвященные. Цветники в таких имениях могли выкладывать в виде масонского ковра – непременного атрибута ложи, парковые руины служили знаком «старого мира», а классические дома и храмы – «нового», парковые дорожки, пруды и протоки, деревья складывались в изображения алхимических и астрологических знаков, а хозяйственные строения – кухни, оранжереи, погреба, кузницы, – вмещали и сами ложи, и храмы. Не исключено, что использование для тайных целей именно хозяйственных сооружений имело особое значение – апология труда была не чужда масонам, символическими знаками которых были молоток, мастерок, отвес и т.д.
В парке подмосковной Отрады-Семеновского графов Орловых издавна обращала на себя внимание готическая «кузница», состоявшая из опять таки трех (!) сводчатых зальных помещений, правда, расположенных уже не ярусами, а последовательно друг за другом. Постройка излишне нарядна, да и не слишком удобна для кузнечной работы, а потому ее издавна считают помещением масонской ложи. Еще одну композиционно трехчастную «кузницу» в своем имении Никольское-Черенчицы выстроил из «дикого» камня архитектор и последовательный масон Н.А. Львов. Думается, название этих парковых сооружений «кузница» – подлинное, первоначальное, но оно говорило не об утилитарной функции этих сооружений (как можно было бы предположить), а символически намекало на духовное «преображение» человека, то есть имело сокровенный масонский смысл. Здесь в тайном братстве ложи природный человеческий материал перековывался в обработанный. Недаром само масонство нередко называли «моральной архитектурой» (13).
Один из самых первых известных нам «масонских» парков был устроен в подмосковной знаменитого астролога и чернокнижника Я.В. Брюса Глинки. По мнению А.Н. Греча павильон в парке, вероятно, строили как масонскую ложу, а в плане регулярного парка, уставленного статуями, еще в начале XX века можно было усмотреть масонские знаки (сегодня уже утраченные), например, планетный знак Венеры (14). Знак Венеры – это, как известно, схематическое изображение зеркала, важного мистериального символа со времен Древней Греции.
Как могли выглядеть утраченные ныне масонские знаки в Глинках, помогает понять недавно реставрированный парк в псковской усадьбе Тригорское Вульфов. В нем восстановлены парковые солнечные часы (частый атрибут масонских парков – знак постоянных перемен), некогда вписанные в «солнечный» круг из дубов (кстати, дуб – символ масонской твердости и добродетели), соприкасающийся с другой фигурой – большим уплощенным полумесяцем из близко посаженных лип – то есть это Солнце и Луна, вечные противоположности и спутники (приятный для масонов дуализм!), оба – неотъемлемые атрибуты масонского ритуала. «Солнце и Луна принимаются в ложе за эмблемы великого Света истины» (15), они же – символы Души и Духа, обозначения химических элементов, их олицетворения – Аполлон и Диана.
Впрочем, возможно, что парковый знак в Тригорском сохранился не полностью, а потому не исключены и другие трактовки – это могли быть магические знаки розенкрейцеров, часто изображавшиеся на страницах масонских книг, или важные для масонов – любителей астрономии, астрологические знаки Венеры (круглое зеркальце с ручкой) или Меркурия (круг, соединенный с полумесяцем); полумесяц мог означать и Черную Луну – Лилит. Кроме того, внутренняя сторона полумесяца вместе с обсадками двух обходных аллей, образовывала вокруг солнечных часов почти правильный равносторонний треугольник – масонский знак вечности, Космоса, Абсолюта.
Еще одна поразительная парковая геометрическая фигура в виде круговой аллеи с восемью лучами-аллеями внутрь сохранилась в ярославской усадьбе Воронино; возможно, ее также можно связать с масонской солярной символикой или колесом Фортуны (?). Символический смысл могли иметь и формы прудов. Квадратный пруд с круглым островом в подмосковном Никольском-Урюпине, квадратный пруд с квадратным островом и кубической беседкой (ложа – ?) на нем в Никольском Аладьиных (Костромская губ.), круглый пруд на линзообразной площадке между террасами («Всевидящее Око») и шестиконечный остров («Звезда Давида») на пруду в двух других костромских усадьбах, наконец, пруд с островками в виде вопросительного знака во владимирской Воспушке и т.д., несомненно, могли быть связаны со знаками и ритуалами каменщиков. К сожалению, этот пласт садово-парковой архитектуры специально никогда не исследовался, а тем более не интерпретировался (16), а потому наше представление о нем очень обрывочно.
Важнейшей духовной работой масоны считали самопознание. Изречение на стене дельфийского храма: «Познай себя, и ты познаешь Вселенную и всех Богов», – было основополагающим для них, уверенных и в обратном, – большой мир есть отражение малого, то есть человеческого, личного. Именно это обратное утверждение получило зримое воплощение в усадебных пейзажных парках, формировавшихся как отражение внутреннего мира владельца, его духовных ценностей и сердечных привязанностей. Причем личность хозяина усадьбы предопределяла не только «индивидуальность» архитектурного ансамбля и, особенно, парка, но и его насыщенность символикой, ее многозначительность и изобретательность. Вероятно, поэтому парковая масонская символика, которую мы упоминаем, практически не повторяется, и каждый раз наделена какими-то уникальными чертами.
Значимость парков определялась самим распорядком жизни русского аристократа конца XVIII – начала XIX века. Заманчивые далекие путешествия еще были уделом немногих, поскольку сопрягались с большими сложностями – долгим отрывом от семьи и привычного домашнего круга, превратностями дорог и дорожных обстоятельств, а потому самым распространенным времяпровождением были прогулки по усадебным садам – собственным и своих друзей и знакомых. Здесь, за чтением книг, в беседах и спорах с учителями и ровесниками, в уединенных размышлениях и происходило духовное возрастание нескольких поколений дворянства, создавших в итоге культуру русского Золотого и Серебряного века.
Сад априори предполагал большую свободу действий и освобождение от некоторых условностей этикета, позволял погрузиться в самого себя – «познать», соотнести свои мысли и чувства с состояниями природы, духовно срастись с родными пределами, их прошлым и будущим, наконец, впервые эмоционально и умственно прикоснуться к тайнам Бытия. Об этом вспоминал А.Т. Болотов, вернувшись на родину после двадцатилетнего отсутствия: «О, милые и прекрасные места! О, пределы, всегда драгоценные мне! В недрах ваших я родился, в недрах ваших я начал познавать себя!.. Приветствую вас, пределы милые и дорогие! Места, видавшие предков моих! Приветствую вас, поля, и вы, о холмы и косогоры! Также и вас, бугры, речки и долины, окружавшие селение…» (17). Об том же говорят многочисленные строки русской поэзии, прозы, наконец, может быть наиболее трогательно – русские романсы. Как тут не вспомнить величественный речитатив в исполнении Федора Шаляпина: «Благословляю вас леса, долины, реки, горы…».
Самовыражение в парковых образах, конечно, сильно варьировалось в зависимости от фантазии, абстрактного воображения и образованности усадьбовладельцев. Естественно, парки крупнейших русских масонов-философов, созданные на основе единого символического замысла (пусть по большей части умозрительного!) со сложной и многозначной семантикой отдельных элементов, резко отличались от парков рядовых вольных каменщиков, где чаще воспроизводились лишь отдельные, наиболее простые, понятные и часто употребимые символы в виде древесных посадок или форм прудов, площадок, холмов и т.д. (выбор этих форм все равно оставался за владельцем парка) Однако их роднило то, что масонская кодировка архитектурных форм и парковых строений, памятников и посадок, понятная единомышленникам, не меняла общих принципов обустройства усадеб и парков того времени, которые вполне могли восприниматься совершенно отвлеченно от теософских идей, в привычных культурных координатах своей эпохи. В этом – типичное двоемирие масонского восприятия и объяснение того, почему так трудно выявить типические черты русского масонского сада – они «тонут» в бытовых реалиях (как, например, загадочные погреба-пирамиды Николая Львова, или разнообразные парковые беседки – «хижины отшельников» или «бочки Диогена») и окружающем пейзаже (как камни и памятные плиты в парке Савинского). Другими словами, масонская парковая символика в большой степени предопределялась индивидуальным восприятием смотрящего, умевшего разглядеть эзотерический смысл и умозрительно (!) превращавшего в тайные знаки привычные элементы русского провинциального усадебного быта.
Следует сказать, что в соответствии с духом времени масонские парки стали как бы, в самом деле, «говорящими», то есть их создатели стремились не только к условному, образному, но и к зримому словесному выражению чувств и эмоций в разнообразных названиях и надписях. И эта черта была быстро подхвачена в парках русских обывателей, бесконечно далеких от морально-этических устремлений вольных каменщиков. Вспомним гоголевское описание усадьбы Манилова, где стояла «беседка с плоским зеленым куполом, деревянными голубыми колоннами и надписью «храм уединенного размышления», характерной для сугубо герметических текстов, но понятной всем. Присущая эпохе устремленность к «слову» наделяла тайным смыслом и обычные павильоны и беседки. Всеобщей популярностью на рубеже веков пользовался парковый павильон Храм Дружбы (можно вспомнить самый известный из них – в Павловске, выстроенный Ч. Камероном) – для масона же это был храм масонской «дружбы», напоминавший о «братьях» и необходимости совместной духовной работы. Также двойственно воспринимались храмы Верных друзей, непременные острова Любви, Терпения на усадебных прудах и т.д., ведь один из традиционных масонских символов – крест, концы которого как раз и обозначали Веру, Любовь, Надежду и Терпение (18).
Одним из самых обширных и благоустроенных «масонских» имений XVIII века в России было Надеждино, принадлежавшее «бриллиантовому» князю и крупному масону А.Б. Куракину. Впавший в немилость у императрицы Екатерины из-за своих масонских связей, преследовавших далеко идущие внешнеполитические цели, связанные с наследником Павлом Петровичем, князь в начале 1780-х годов был удален в ссылку в свое саратовское имение, где создал великолепный дворец и огромный пейзажный парк. Едва ли не самой поразительной чертой Надеждина была его топонимика и семантика парковых павильонов – отражение «внутреннего» мира владельца во «внешнем», то есть в парке. Не довольствуясь выражением эмоций садовыми средствами, князь заставил парк говорить с его гостями человеческим языком.
Все парковые дорожки Надеждина (тогда же получившего свое красноречивое название!) имели имена собственные, написанные, как в городе, на табличках. Тринадцать прямых просеков, прорубленных сквозь лесной массив, и двадцать девять затейливо вьющихся парковых тропинок в совокупности повествовали о духовном мире, этических приоритетах и жизненных привязанностях князя Куракина, хотя и носили нарочито показной характер. Заказанные им гравированный план усадьбы и виды всех парковых построек с поясняющими надписями, изданные в 1795 году в виде альбома, конечно, преследовали цель напомнить наследнику-цесаревичу о княжеской верности и надеждах на скорое возвращение из ссылки.
Первый просек, продолжавший центральную ось дворца, так и назывался «Цесаревичев». Кстати просека в честь царствующей императрицы в парке не было, что говорит само за себя – на нее Куракин надежд не возлагал. Среди просеков – «Славных дел», «Ожидаемого Благоденствия», «Отрады», наконец, «Антуанетин», то есть в честь казненной французской королевы Марии-Антуанетты, супруги Людовика XVI, с которой Куракин познакомился во время совместного путешествия с цесаревичем Павлом по Европе. Исключая сугубо личные, семейные наименования (просеки «Катишин», «Софьин», «Алюнин» и дорожки «Верных любовниц», «Брата Алексея», «Брата Степана»), весьма значимые для человека, вырванного из привычного круга общения, названия дорожек носили в основном абстрактно-этический оттенок, причем с явным расчетом на восприятие «великодушного» и «постоянного друга», от которого зависело и благоденствие, и утешение, и скорое достижение, и т.п. Дорожки – княжеские ожидания так и назывались: «Неожиданного утешения», «Преодолеваемых трудностей», «Спокойствия душевного», «Постоянного друга», «Великодушия», «Скорого достижения», «Доброго согласия», а также «Гатчинская» и другие. Их дополняли шесть парковых храмов: Славы, Терпения, Лады, Дружбы, Благодарности, Истины (!), а также немало павильонов, беседок и памятников: Летний дом, Китайская беседка, Обелиск в память Марии-Антуанетты, дом Петра Молчанова и т.д.
На первый взгляд в парковой топонимике доминирует ожидание скорого воцарения Павла и связанных с этим милостей. Однако названия дорожек и построек, несомненно, имели и скрытый подтекст. Дорожки «Уединения», «Размышления», «Трудолюбия», «Истинного разумения»(!), храмы Дружбы и Истины, галерея «Вместилище чувствий вечных» и «Ворота красивого вида» ясно обозначали масонские приоритеты опального князя, имевшего высокую степень посвящения.
Вплоть до середины XIX века улавливался основной художественный принцип парка – каждый прямой просек завершала законченная «картина природы» или парковое сооружение, а вившиеся в зелени дорожки, порой, неожиданно, по принципу пространственного контраста, подводили к маленькому прудику, павильону или приятной полянке. «Пройдя широкий двор, мы вошли в сад – прохладный, дремучий, где не видно голубого неба – все зелень и тень. По прямой широкой аллее мы дошли до круглой площади, где находился прежде летний домик (деревянный) (…).От него тянуться лучами широкие аллеи, будто тоннели, проложенные в массе зелени, открывая вдали разнообразные картины; впечатление, какое они производят на зрителя – истинно очаровательно! Однообразие аллеи делает незаметным ее далекое протяжение, между тем там ярко освещенный предмет заканчивает чрезвычайно приятно эту темную перспективу и составляет живописный с нею контраст. Это очарование невыразимо, когда смотришь в аллею Марии Антуанетты, названную так по видневшемуся в ее конце памятнику.(…) В эту аллею были обращены окна княжеского кабинета в летнем доме. На конце других аллей представляются: в одной фасад дома, в другой сельский вид, будто в диораме, в третьей – голубая даль, поля и проходящее стадо при золотистом свете вечернего солнца. Князь был истинный любитель природы» (19).
Уникальный садово-парковый ансамбль, в основу которого также была положена масонская символика, был создан в усадьбе Н.А. Демидова Алмазово под Москвой в 1760-1770-х годах. Центральная часть этого парка имеет сравнительно редкий для масонских усадеб этого времени регулярный план, причем многие его элементы не имеют аналогов среди известных нам примеров. Композиционной осью парка стал Главный канал длиной около 700 м, проходивший с востока на запад и соединявший единственную в своем роде систему усадебных прудов и каналов, по которой можно было совершить длительную прогулку на лодке.
Крайняя западная точка ансамбля была закреплена большим насыпным трехъярусным холмом Сионом, с которого просматривался весь ансамбль. Под горой располагался Малый прямоугольный пруд, далее был устроен пруд шестиугольной (или круглой - ?) формы с таким же островом, на котором первоначально был выстроен барский дом с галереями, перекинутыми через каналы к флигелям. Примерно посередине между ними в 1770-х годах существовал еще один мостик, соединявший усадебный театр и храм, располагавшиеся на одной оси по разные стороны канала. Далее по Главному каналу можно было попасть в Лебяжий трапециевидный и Большой прямоугольный пруды. В оси Большого пруда находился небольшой остров прямоугольных очертаний, с которого хорошо была видна вершина Сиона. С востока Большой пруд был ограничен трехъярусной земляной дамбой. В свою очередь, Лебяжий пруд с восемью островками соединялся каналами с двумя островами-зверинцами – прямоугольной и треугольной формы. Еще один треугольный Боковой пруд (120х120х120м) находился в конце этой разветвленной гидросистемы, в липовом парке.
Гора Сион – это гора в Иерусалиме (в Старом городе), имевшая колоссальное ветхозаветное и новозаветное многослойное символическое значение. На ней хранился Ковчег Завета, для которого царь Давид, весьма значимый персонаж в масонских религиозных представлениях, выстроил Скинию; рядом он был похоронен. Здесь же располагалась Сионская горница, в которой прошла новозаветная Тайная Вечеря, здесь находился дом Иоанна Богослова, а после Распятия Христа жила Богородица, здесь же она и умерла (на этом месте теперь находится Успенский монастырь). Думается, для вольных каменщиков первостепенным был ветхозаветный смысл Сиона – место хранения Завета, неслучайно, кстати, дарохранительницы православных храмов издревле называли Сионами. Заметим попутно, что один из русских масонских журналов начала XIX века так и назывался «Сионский вестник».
Геометрические очертания усадебных прудов Алмазова, безусловно, также имели символический смысл, предопределявший маршрут «духовного странствия» по усадьбе: прямоугольник – это знак ложи; треугольник – знак равенства, вечности, Космоса; круг – символ солнца, пяти- и шестиконечные звезды – древние и часто употребимые знаки масонской символики. Остров Большого пруда символически, возможно, воплощал масонскую ложу в «море» жизни, пребывая в которой, ее члены видели свою конечную духовную цель – Сион. Острова Лебяжьего пруда первоначально, видимо, напоминали в плане либо мальтийский крест, либо складывались в два знака – треугольник и пятиконечную звезду (сейчас их очертания почти бесформенны). Кроме того, в парке было немало других затей регулярного парка – садовый лабиринт, домик Уединения (на берегу Лебяжьего пруда), павильон Пестум (!) на дамбе Большого пруда, Китайская башня, стриженые еловые боскеты, беседки на островах и в зверинцах, которые были также включены в семантический замысел усадьбы, сейчас в своей полноте уже трудно различимый.
Одной из самых известных «масонских» усадеб Подмосковья было Савинское И.В. Лопухина – розенкрейцера, крупнейшей фигуры русского масонства, общественного деятеля и философа, автора книги о «внутренней Церкви», вызвавшей интерес в масонских кругах всей Европы. Главным в усадьбе был пейзажный парк, по его воле превратившийся в своеобразный «пантеон пиетизма» (20) . В.А. Жуковский оставил описание сада Лопухина: «Расположение сего сада прекрасно; лучшее в нем место Юнгов остров. (…) Вы видите большое пространство воды. Берег осенен рощею, в котором мелькает Руссова хижина! На самой средине озера Юнгов остров, с пустынническою хижиною и несколькими памятниками, между которыми заметите мраморную урну, посвященную Фенелону. На одной стороне урны изображена госпожа Гюйон, друг Фенелона, а на другой Ж.Ж. Руссо, стоящий перед бюстом Камбрейского Архиепископа. (…) Остров осенен разными деревьями: елями, липами, березами и другими; его положение чрезвычайно живописно; всего приятнее быть на нем во время ночи, когда сияет полная луна, воды спокойны, и рощи, окружающие берег, отражаются в них, как в чистом зеркале! Это место невольно склоняет вас к какому-то унылому, приятному размышлению» (21).
Юнгов остров был назван по находившейся там статуе английского священника и мистического поэта Э. Юнга, о котором сам Лопухин писал: «Я теперь уверен, что сам Эдуард Юнг с приятною чувствительностью погулял бы у меня на островке, названном его именем, и что при всей просветительности своих ночей, и при всем изяществе плача своего, Аглинский Юнг не отказался бы от дневного восхищения Юнга Русского» (22). На острове был воздвигнут крест с мистическими знаками в память немецкого теософа Я. Бёме и развернутый памятник, украшенный рельефами и увенчанный урной, в честь Фенелона – архиепископа Камбрейского, под которым были погребены пряди его волос. Смысловой парой этому монументу была «хижина Руссо» с его бюстом, находившаяся на другом берегу, напротив памятника Фенелону, к которому философ был привязан.
В центре Юнгова острова находилась «келия отшельника» или «приют Анакоретов», также наполненная говорящими знаками и символами для посвященных: «На стене в пустыньке повешен Крест с надписью «Крест дражайший, вождь верный мой!, а на столе лежит «письмо, содержащее в себе краткие правила душам, желающим победить мир со всеми его прелестями». Колокол наверху пустыньки «напоминает спасительную силу божественного гласа, возбуждающего от сна греховного ко бдению во храме Истины и Любви» (23). По свидетельству современника в келии висел портрет отшельника Досифея – возможно, епископа Орловского и Севского, с которым Лопухин был дружен, и который остаток дней провел в Чолнском монастыре под Трубчевском. Неподалеку от келии был устроен Грот с памятниками епископу воронежскому Тихону Задонскому и мистическому писателю Н.А. Краевичу, а далее парковый монумент в честь хорошо известного в то время и лично знакомого Лопухину немецкого теософа и поэта К. Эккарстгаузена. На памятнике К. Кульману, сожженному в средневековой Москве за проповедь масонства, была начертана надпись «Остановись, прохожий, и вздохни о страдальце».
Помимо названных на Большом острове в Савинском были памятники Сократу, Диогену (в виде бочки), Лейбницу, а также «Аполлон с Олимпом», церковный камень и Храм Дружбы, посвященный еще одному видному деятелю «внутренней Церкви» резенкрейцеру князю И.В. Репнину (24). Храм представлял собой купольный павильон с четырехколонным портиком, по формам напоминавший Пантеон в «Елисейских полях» знаменитого английского парка Стоу.
На отдельном островке помещался оригинальный памятник Ломоносову в виде ветхой лодки, символически связанной с его биографией - гибелью его отца-рыбака, а неподалеку рыбачья слободка из импровизированных шалашей, напоминавшие о евангельских мотивах. В парке находилась и «гробница» Конфуция, по словам И.М. Долгорукого, «как невеста вся в цветах». Этого популярного в Европе восточного мыслителя уже знали в России – было издано его жизнеописание и труды. Вероятно, в учении Конфуция Лопухин усматривал какие-то важные параллели с представлениями русских франкмасонов.
На берегу пруда находилась беседка с бюстом Жан-Жака Руссо – идеолога естественности и внутренней свободы, снабженная цитатами из его трудов. А.Н. Греч неслучайно назвал Савинское «русским Эрменонвилем» (25). Знаменитый пейзажный парк в поместье маркиза де Жирардена Эрменонвиль под Парижем был широко известен в среде русских масонов. Создатель парка – масон, знаток классической и современной философии, поклонник Руссо, наполнил его множеством памятников и надписей, заключавших в себе абстрактные символы и философемы. Например, посвященный Монтеню храм Современной философии в парке был специально не достроен – это должно было напомнить посетителям, что философия или, лучше сказать, философское осмысление бытия не может быть завершено. В память о Ж.-Ж. Руссо, противопоставлявшем естественный природный порядок разрушающему влиянию общества, в парке была установлена колонна. По приглашению маркиза Руссо прожил в Эрменонвиле последние шесть недель своей жизни, там он умер и был похоронен на острове Тополей. Закономерно, что гробница Руссо, спроектированная художником Губер Робером, стала смысловым фокусом этого парка. Думается, просвещенный владелец Савинского И.В. Лопухин хорошо знал парк в Эрменонвиле, если не по личным впечатлениям, то по описаниям, но, создавая парк в своей подмосковной, он не повторял его, а творил особый «пиетический» мир русского масона, со своими культурными и историческими авторитетами.
Обилие памятников и парковых павильонов, связанных друг с другом принадлежностью к масонскому миропониманию, намеренно многозначных, многослойных превращало прогулку по такому парку, будь то в Надеждине или в Савинском, в своеобразное духовное странствие. Топонимика и большинство парковых монументов было посвящено абстрактным этическим понятиям или уже ушедшим философам, мыслителям и историческим персонажам, оставившим духовное наследство, продолжавшее волновать живущих. Как писал почитаемый русскими масонами Э. Юнг, остров которого был смысловым центром парка в Савинском, «…блажен человек, который, восчувствовав омерзение к ложным забавам мятежного мира … кои бывают преградою между душою нашей и истиною, осмеливается посещать кладбища, читает надгробные надписи, размышляет о прахе мертвых и в нощи среди гробов находит удовольствие! О, душа моя! Войдем в них без трепета, поищем здесь тех утешительных мыслей, в которых человек имеет столь великую на земле нужду…» (26).
Бродя по парку, наполненному «говорящими знаками», посвященный совершал важную духовную работу – он погружался в размышления, которые сами по себе были значимы и служили необходимыми ступенями, приближавшими его к Истине. Причем богатство подобных раздумий определялось не только подготовленностью посетителя парка, но и избранным маршрутом, позволявшим интеллектуально разнообразить последовательность и сочетания парковых монументов и прочих ориентиров.
Для непосвященного нагруженный масонской символикой сад был обычной рощицей, благоустроенной для приятных прогулок с привычными для своего времени парковыми монументами… недостроенный храм переставал воплощать философию, а превращался в милую «античную» руину, урна – в напоминание о друге (а не о философе и «брате»), «хижина Руссо» - в парковый шалаш, а «ветхая лодка» Ломоносова в самое себя…

***

Запрещение и закрытие лож, последовавшее в 1822 году по указу императора Александра I, ставшего убежденным противником масонства, конечно, резко сократило численность русских «каменщиков» и, фактически, положило конец широкому увлечению тайными парковыми знаками. Однако русское масонство как религиозно-этическое движение и политическая структура, как известно, полностью не исчезло, и есть основания полагать, что и позже, в конце XIX – начале XX века в некоторые усадебные сооружения и парки продолжал вкладываться определенный теософский замысел, конечно, видоизмененный в духе времени (скажем, согласно воззрениям популярного в русских литературных кругах немецкого теософа рубежа XIX – начала XX веков Р. Штайнера), но еще не становившийся предметом научного исследования.
В качестве не претендующего на научную достоверность послесловия, пролистаем под этим углом зрения несколько страниц сравнительно мало известного произведения Ф. Сологуба «Творимая легенда»: «Дом Триродова стоял в полутора верстах от городской окраины (…) Одна сторона усадьбы выходила на реку, другая – к городу, остальные – в поле и лес. Дом стоял в середине старого сада. Из-за каменного белого высокого забора виднелись только вершины деревьев, и между ними, высоко, две башенки над домом, одна несколько выше другой. (…) О доме шла дурная молва еще с того времени, когда он принадлежал прежнему владельцу… (….) Говорили, что дом населен привидениями и выходцами из могил. Была тропинка у дома с северной стороны усадьбы, которая вела через лес на Крутицкое кладбище. В городе дорожку эту называли Навьею тропою, и по ней боялись ходить даже днем» (27).
Героини повести все же решаются пойти в таинственную усадьбу: «Перед сестрами возвышался холм, заросший перепутанною, некрасивою травою. У подножия холма виднелась ржавая дверь (…) Она неприятно заскрипела, зевнула холодом, сыростью и страхом. Стал виден далекий, темный ход. (…) Коридор был извилист. Почему-то сестры не могли идти скоро. Какая-то тяжесть сковывала ноги. Казалось, что этот ход идет глубоко под землею, - он слегка склонялся. (…) Странно пахло, - тоскливый, чуждый разливался аромат. Он становился все душистее и все томнее. (…) Свет меркнет, в глазах туман, темнеет. И нет конца. Жестокий путь!
И вдруг окончен темный, трудный путь! Перед сестрами – открытая дверь, и в нее льется белый, слитный и торжественный свет – радость освобождения. Сестры вошли в громадную оранжерею. Жили там странные, чудовищно-зеленые и могучие растения. (…) Лютый Змей (так в этой повести автор называет солнце – М.Н.) радовался стеклянному плену земных воздыханий. Он бешено целовал свои любимые, ядовитые цветы» (28). Не правда ли, путь сестер Рамеевых очень напоминает типичный масонский путь, о котором говорилось в связи с Никольским-Черенчицами Н.А. Львова! Подземный ход – путь через тьму к свету для масона, как уже отмечалось, – своего рода метафора духовного движения к Свету Истины. Подземные ходы из дома в храм во многих русских усадьбах, видимо, в глазах посвященных символически «преображали» и ведомого человека, и само содержание храмового пространства, меняя его для большего соответствия воображаемому масонскому храму.
Более того, литературное описание усадьбы Триродова удивительным образом накладывается на реально существовавшую калужскую усадьбу, строившуюся на рубеже XIX – XX веков на крутом берегу Оки неподалеку от города. Речь идет о приокской усадьбе Коншиных Ахлебинино, в которой строился господский дом с встроенной в него необычной полуподземной купольной «оранжереей» (29). По словам местных жителей, из «оранжереи» некогда шли подземные ходы, а ее хозяева, увлекались «спиритизмом». Так называемая «оранжерея» представляет собой темное купольное помещение с окнами-люкарнами, врядли подходящее для выращивания растений. Может быть это, «оранжерея» в иносказательном смысле, и выращивать здесь предполагалось совсем другие – духовные цветы и плоды.
Сейчас от первоначального архитектурного замысла главного дома Н.Н. Коншина-младшего в Ахлебинине, к сожалению, почти ничего не сохранилось, а потому мы не можем сказать, были ли в доме еще какие-нибудь таинственные помещения. А вот, усадебное жилище героя Сологуба - помещика Триродова, доктора химии, таковым обладало: «Странная комната, - все в ней было неправильно: потолок покатый, пол вогнутый, углы круглые, на стенах непонятные картины и неизвестные начертания. В одном углу большой, темный, плоский предмет в резной раме черного дерева. (…) Сестры зашли, глянули в зеркало, и в зеркале отразились два старые морщинистые лица» (30).
Конечно, трудно с полной уверенностью связать приведенное описание с помещением масонской ложи, – все же в литературных произведениях велик элемент вымысла, но, думается, у него могла быть и реальная основа. В некоторых поздних русских усадьбах и парках, принадлежащих членам русских масонских лож конца XIX – начала XX века, в то время уже, действительно, тайных, скорее всего, продолжали строиться помещения для масонских собраний и «храмы», а некоторые парковые затеи могли нести, забытый в наши дни, зашифрованный герметический смысл.
Впрочем, высказанные догадки и соображения только ставят проблему, которая в приложении к предреволюционному периоду русской культуры остается пока совершенно не изученной…

1 Свирида И.И. Сады Века философов в Польше. М., 1994. С. 127.
2 Там же. С. 134.
3 Турчин В.С. Взгляд русского масона на природу естественную и искусственную // Русская усадьба. Вып.8 (24). М., 2002. С. 43.
4 Вернадский Г.В. Русское масонство в царствование Екатерины II. СПб., 1999. С. 319.
5 Снегирев В.Л. Архитектор А.Л. Витберг. М.-Л., 1939. С. 19.
6 Витберг Ф. Витберг и его проект храма Христа Спасителя на Воробьевых горах // Старые годы, 1912, февраль, с. 7.
7 Подробнее о масонской стороне замысла А.Витберга см: Кириченко Е.И. Храм Христа Спасителя в Москве. М., 1992. С. 25-31.
8 Витберг А.Л. Записки // Герцен А.И. Полн. собр. соч. в 30-ти тт. Т.I. М., 1954. С. 385.
9 Подробнее см.: Нащокина М.В. [История строительства Храма Христа Спасителя в Москве] // Русское градостроительное искусство. Москва и сложившиеся русские города XVIII – первой половины XIX веков. Под общей ред. Н.Ф. Гуляницкого. М., 1998. С. 168-176.
10 Снегирев В.Л. Архитектор А.Л. Витберг. М.-Л., 1939. С. 29.
11 Цит. по: Глумов А.Н. Н.А. Львов. М., 1980. С. 118.
12 Перфильева Л.А. Сад Вяземских в Остафьеве // Русская усадьба. Вып.6(22). М., 2000. С. 192-193.
13 Свирида И.И. Сады Века философов в Польше. М., 1994. С. 132.
14 Греч А.Н. Венок усадьбам // Памятники Отечества, № 32. М., 1995. С. 139.
15 Сахаров В.И. Иероглифы вольных каменщиков. Масонство и русская литература XVIII – начала XIX века. М., 2000. С. 177.
16 Впервые на подобные парковые диковины было обращено внимание в статье автора «Русский усадебный парк эпохи символизма», где был выстроен их ряд. (Русская усадьба. Сборник ОИРУ. М.,2001. С.28-31.)
17 Болотов А.Т. Избранное. Псков, 1993. С. 279.
18 См.: Сахаров В.И. Указ. соч. С. 167.
19 Карташев Д. Село Надеждино (В Сердобском уезде) // Иллюстрация, СПб., 1848, т. VII, № 162, с. 84-88.
20 Определение Н.К. Гаврюшина. (Гаврюшин Н.К. Юнгов остров. М., 2001. С. 25)
21 Вестник Европы, 1809, № 4, с. 298-299.
22 Цит по: Гаврюшин Н.К. Юнгов остров. М., 2001. С. 28.
23 Друг юношества, 1811, № 2, с. 58-59.
24 См.: Новиков В.И. Масонские усадьбы Подмосковья // Русская усадьба. Вып. 5(21). М.. 1999. С. 233.
25 Греч А.Н. Венок усадьбам // Памятники Отечества, № 32. М., 1995. С. 134.
26 Цит. по: Свирида И.И. Сады Века философов в Польше. М., 1994. С. 147.
27 Ф.А. Сологуб. Творимая легенда. М., 1991. С.24-25.
28 Там же. С. 28-29.
29 Галицкая Г.В. Усадьба Коншиных Ахлебинино // Русская усадьба. Сборник ОИРУ. № 10(26). М., 2004. С. 304.
30 Там же. С.31. (После того, как Триродов напоил сестер каким-то напитком, они вновь увидели себя в волшебном зеркале молодыми)


Русская усадьба. Сборник ОИРУ. № 12 (28). М., Издательство «Жираф», 2006. С. 497-536
© М.В. Нащокина, 2006 г.