Путешествие на остров Киферу. 2. Описание рощ, окружающих остров

Но сначала дивился я на нагих откосах возле берега высоким, одинакового вида кипарисам, суровые, изрытые впадинами конусы коих неуклонно вздымались к тяжелым вершинам. Между стволами, не вкусными для древоточцев, было расстояние в три стопы, отделяющее их один от другого. Этот строй продолжался, образуя круг, и следовал по всему краю острова. За ним был круг красивых цветущих деревьев мирта, любителя шумящих берегов, на веки веков посвященного и врученного божественной матери любовного пламени {6}. Был он густым и плотным, а обрезкой придана была ему форма огораживающей стены высотой в полтора стопы, окруженной, в свой черед, стволами прямых кипарисов, зелень которых начиналась двумя стопами выше плоской, выровненной кромки миртов. Сия зелень образовывала подобие вала, идущего по кромке берега, с удобными проходами, разумно в нем устроенными. Эта ограда почти полностью скрывала свои древесные части, но была сплошь покрыта восхитительной и цветущей зеленью, ни один побег или лист которой не превосходил другие. Она была подстрижена чрезвычайно ровно, а ее высота и круглая форма тщательно поддерживались.

Я увидел, что внутри этой стены из мирта и зеленых побегов, на расстоянии примерно шестой части мили от середины острова, начинались линии, проведенные из центра к берегам и разделяющие остров на двадцать равных долей, каждая величиной в один стадий и пятую его часть. За внешней миртовой оградой внутри каждой доли была роща, где росли различные растения и деревья, распределенные сообразно тому положению под благодатным небом, которого каждое из них требовало. Уступила бы им и роща Додонская {7}. Такое деление на двадцать частей можно произвести, взяв десятигранник и линией разделив каждый интервал надвое. Возьми простой круг и раздели его двумя диаметрами, пересекающимися в центре. Раздели пополам любой из полученных радиусов и отметь точкой его середину. Проведи из этой точки прямую линию к верхнему концу другого диаметра. Затем отмерь на радиусе четверть длины диаметра. Далее проложи линию от центра, пересекая ею отмеченное место; она и даст сечение окружности на десять частей.

Разделение на двадцать долей было сделано при помощи великолепной ограды из различных решеток, кои составляли куски мрамора с высечками, толщиной в две стопы, помещенные на равном расстоянии друг от друга между небольшими изящными беломраморными пилястрами. Прочие части были рдяными и покрыты пышным разнообразием вьющихся растений, отделенных и удаленных одно от другого. В середине каждой ограды были врата одного размера, а именно семь стоп шириной и девять высотой, считая и арочное завершение. Решетки эти были красиво разделены на ромбы, квадраты и иные прямоугольные фигуры. Вокруг одних обвивалась жимолость, вокруг других жасмин, вьюнки, люпин, дикий и садовый виноград, и пурпурный вьюнок со своими подобными лилиям цветами, некоторые из которых были наполовину лазурными, некоторые совсем белыми, некоторые зубчатыми, и все непохожи друг на друга. Были здесь и Юпитерова желтофиоль, и вьюнок Смилаки, что превратилась в цветок от любви к прекрасному Крокусу, весь покрытый белыми цветами, пахнущими как лилии, и с ароматными листьями, подобными листьям плюща {8}. Были здесь и витилаго, и ломонос, оставляющий треугольные отпечатки своих пятнистых белых семян, и много других ползучих растений, названия коих неведомы.

В первой из частей роща была Дафнийский, сиречь прославленной множеством лавров. Я видел там Дельфийскую разновидность, Кипрскую, и ту, что используют для печений, с большими беловатыми листьями; также и дикий лавр, Кимольский, королевский или Вакхов, лавр, похожий на тис, лавры бесплодный и карликовый. И на самой горе Парнас не было ничего более прекрасного и более приятного Аполлону, не было бы и более благородного дара для римлян, чем этот. Брут не целовал подобной лавровой земли; Тиберий восхитился бы ею; Друзилла не видела ничего подобного в клюве белой курицы; и не было подобных деревьев на вилле Цезарей, где по указанию авгуров выращивали лавры (особенно бесплодной разновидности) ради украшения триумфов. И видел также Дафнин или Пеласгийский, он же крупнолистный лавр, опьяняющий своим фимиамом. Даже вечнозеленое растение, возникшее из дочери реки Пенея, чьи листья Аполлон взял для украшения своей лиры и колчана, не было столь прекрасно. Овеваемые ветрами холмы Сицилии гордились бы такой рощей ради ее нежных источников и красивого расположения; и как охотно прекрасный сын Меркурия состязался бы здесь с Дианой! Эти лавры не были тронуты гневом всемогущего Юпитера и могли бы дать должное украшение лысине Цезаря. Для большей красоты места, к лаврам было прибавлено множество земляничных деревьев.

И дивился другой роще, ровная почва которой несла на себе чудесные дубы с нежной листвой. Я видел там широколиственную разновидность, большой дуб, дуб Австрийский и дуб малый, что дает целебные желуди; губчатый дуб с толстой корой, множество дубов со съедобными плодами, Турецкие, пробковые, буковые дубы и падуб, сиречь сассапарель, называемый также аквифолией, листья которого не опадают, за что их собирают нимфы дубовых лесов.

В другой части последовала иная приятная роща, состоявшая из посаженных в правильном порядке благовонных диких кипарисов; ладанное дерево, крушина и можжевельник с их мелкими и остроконечными листьями, превращенные стрижкой во множество фигур, во славу супруга божественной Матери {9}. Там были высокие кедры, имеющие столь много применений и позволяющие получать кедровое масло из листьев, похожих на кипарисовые; дерево, из которого жители Эфеса сделали статую Дианы и которое так ценится при строительстве храмов ради своей долговечности {10}, будучи защищенным от действия веков и насекомых. Кедр процветает на великом Крите, его родине; африканские кедры прекрасны, Ассирийские благовонны. Кедры перемежались здесь с Савским можжевельником, губительным для Луцины {11}, и растущим в таком же разнообразии форм.

Затем увидел я высокую и тенистую рощу сосен с шишками: здесь Тарентскую или лесную сосну, там сосну культурную, сосну алоэ или апину, дикую сосну и пихту с ее слезной смолой, все искусно расположенные. В следующей ограде было великое множество самшитовых деревьев, растущих в круглых и квадратных мраморных вместилищах среди пахучих, покрытых цветами трав. Таких деревьев нельзя было бы найти и на Киторе, горе македонской {12}. Были они плотными, постепенно сужающимися до самого верха, убывали в правильной пропорции и изящно возвышались, смешиваясь с множеством иных удивительных и прекрасных форм. Но был среди них один изумительный и все остальные превосходящий. Я увидел, что этому дереву была с большим старанием и в античной манере придана форма, изображающая доблести великого Геркулеса, не говоря уже о множестве других животных, вырезанных из зеленой и никогда не опадающей листвы и размещенных с правильными интервалами на обильном травами и цветами лугу {13}.

Еще одна, похожая на прежние, роща была засажена множеством согласующихся между собой деревьев. Здесь был кизил с твердой древесиной, с плодами где кровавыми, а где еще белыми; и горчайший тис, пригодный и желанный для изготовления смертельных орудий Купидона {14}. В чередовании с ними я видел вязы, липы и нежные филиры {15}, виноградные лозы, грабы, ясень, давший дерево для цветущего копья Ромула, множество мушмулы и горькой рябины.

Другая роща манила видом стройных и высоких серебристых елей, которые, хотя и избегают открытого моря, предпочитая расти в горах, здесь были столь высоки, что терялись вершинами в небесах. Меж ними в правильном порядке стояли не боящиеся огня лиственницы, покрытые наростами и грибами, и подобные им деревья, уместно и приятно расположенные.

Далее следовала весьма достойная восхищения роща, в которой росли ореховые деревья с их дарящей здоровье тенью. Была здесь Персидская разновидность, королевская с мягкой скорлупой, и Тарентинская, растущие вкупе с лесным орехом. Они были несравненно красивее, чем в Авеллано, Пренесте или Понте. Была рядом с ними и нетерпеливая Филлида, превращенная в миндаль и давшая название "phylla" листьям, которые прежде назывались "petale" {16}. Она явилась вся в цвету, словно ожидающая медлительного Демофонта. Плод ее зовут греческим орехом, либо амигдалой, или тазией.

С великим наслаждением дивился я небольшому лесу каштанов, плоды которых защищены острой и колючей оболочкой. Эти деревья превосходили те, что древле были найдены в Сардах, вследствие чего греки и звали их сардским орехом; позднее божественный Тиберий дал им имя "balano" {17}. Я истинно рассудил, что и парфянский каштан, и легко очищаемый тарентинский, и еще легче достающийся желудевый каштан с круглыми плодами недостойны этих деревьев, превосходящих также чистый салернский каштан, достохвальный кореллийский, кухонный и тарентинский с неаполитанским. Были там еще и Испанский ракитник, тамариск и утесник.

Затем была роща благородных деревьев айвы; роща рожковых деревьев, подобных которым сам Кипр не смог бы произвести. И густая пальмовая роща, предлагающая крепкие пальмы со столь полезными листьями, заостренными наподобие ножей. Были они стойкими и несгибаемыми, а вершины их полны были тесно расположенных сочных плодов. Они не были подобны жестким и маленьким ливийским финикам, ни сладким плодам внутренней Сирии, но куда роскошнее их, и превосходили размерами и сладостью даже те, что предлагают Аравия и Вавилон. Была там и чудесная роща благородных гранатовых деревьев всех видов: сладкие, кислые, смешанные, едкие и винные. Не сравнились бы с ними ни Египетские, ни Самосские, ни Критские или Кипрские гранаты. Были там и разновидности бессемянные, краснолистные и белолистные, все отягченные плодами и цветами.

Затем увидел я прелестный лесок, состоящий из деревьев хурмы, из остролистов, сирийских бобов, ягодного и яблочного лотоса, с плодами слаще, чем у лотоса из Сирта, Назамона или любого иного места в Африке. Не забыта была и терновая роща с ее красными ягодами слаще виноградин, лучшими, чем происходящие из Киренаики либо внутренних областей Африки, или растущие возле святилища Аммона. Была и роща из обоих видов шелковицы: того, чьи ягоды напоминают о роковой любви, и того, который дает пищу нашему удовольствию.

И дивился я плодовитейшей оливковой роще, и фиговой, с богатым урожаем всякого вида. Была там приятная тополевая роща, и роща деревьев с кислыми плодами, среди которых рожковые деревья Египта и плачущая метропа, подобная которой не источала свою аммоническую смолу даже близ оракула Аммона {18}. Рощи эти были устроены и расположены самым разумным и красивым образом, ни одна из них не соперничала с другой за место под небом, но все занимали наилучшее положение сообразно своим достоинствам. Искусная Природа показала все удовольствия, ею порожденные и рассыпанные по всему миру, словно бы она сотворила их с особой целью и все собрала в этом месте. Земля, покрытая травой и цветами, имела источники, бьющие в тенистых местах и дающие воду, прозрачную как текучее стекло и более свежую, чем из источника Салмакиды. Никто не страдал здесь от сурового Аркта или облачного Нота; воздух был здоров, провеян и чист, а прозрачность его открывала глазу дальние виды. Был он нежен, равномерен и неизменен. Величайшая приятность места и умеренная его открытость небу никогда не испытывали внезапных перемен: всякое облако растворялось и рассеивалось, оставляя небосвод ясным. Не было здесь злых ветров, как шумный Эвр или свистящий Аквилон; ни свирепого буйства урагана, ни враждебной погоды. Место не было подвержено ни буйному воздействию вод, ни холодных Весов, но все представлялось сияющим в некоем приятнейшем свете, радующая глаз зелень, растущая словно бы в тот месяц, когда шерстистый Овен сушит свое руно в ярких и геркулесовых лучах Феба {19}. Ничто здесь не увядало, напротив, все неизменно было зеленым, и напоено славой птичьих песен, ибо хохлатый жаворонок и мелодичный соловей порхали здесь вместе, оглашая воздух пением.

Эта треть мили была целиком занята рощами (ибо длина окружности у всякой округлой формы равна трем ее диаметрам плюс величина, получающаяся от деления диаметра на одиннадцать частей, взятая два раза; стало быть, диаметр сего великолепного острова составлял милю и две одиннадцатых), ограниченными изнутри красивой живой изгородью, идущей по кругу и имевшей восемь шагов в высоту и столько же стоп в ширину, с листвой столь плотной, что среди нее нельзя было различить ни одной веточки. В ней были сделаны сквозные двойные окна и открытые арочные проходы, устроенные через определенные расстояния в надлежащих местах. Состояли они из тесно посаженных апельсиновых, лимонных и цитроновых деревьев с листвой и молодыми побегами великолепного зеленого цвета, повсюду украшенных темными листьями и новыми ветвями, едва завязавшимися и спелыми плодами и благоухающими цветами. Все было очаровательно и в высшей степени приятно для глаза, зрелище же такого рода редко выпадает на долю человека.

В этой приятной и усладительной заграде {20}, между зелеными миртами и окружающей их стеной из цветущих апельсиновых деревьев бегали и блуждали бесчисленные животные всевозможных видов. Хотя природа разъединяет несовместимые предметы, здесь все они пребывали в кроткой и взаимной дружбе. Прежде всего, были здесь рожденные козою сатиры вместе со своими беспокойными и проворными спутниками, фавнами обоего пола; затем полудикие олени, горные козлы со своими пугливыми матками, пестрые мулы, прыткие серны, длинноухие зайцы, робкие кролики, хищные кошки, белые и желтые хорьки, коварные ласки; неугомонные белки и ленивые сони, свирепые и бородатые единороги, трагопаны и козлоолени {21}, и все те, кто принадлежит к львиной породе, но все безоружные и склонные к играм. Были здесь и длинношеие жирафы, резвые газели, и бесконечное множество иных животных, предающихся радостям, которые дала им природа.

Искусствознание 2/05. С. 421-425

© Б.М. Соколов. Перевод, комментарии. 2005 г.

----------------------------------------------------

6 В античной символике мирт считался растением Венеры. Это связано с мифом о том, что Венера, застигнутая во время купания, скрылась в миртовом кусте (Овидий. Фасты, IV, 141-144). Кроме того, аллегорически толковались хрупкость его ветвей, подобная непрочности любви, привлекательный аромат и лечебные свойства (афродизиак и в то же время очистительное средство) (Ariani-Gabriele. P. 880). В "Энеиде" миртовые рощи, растущие в Аиде, дают укрытие погибшим от любви: "Всех, кого извела любви жестокая язва, // Прячет миртовый лес, укрывают тайные тропы..." (VI, 442-443. Пер. С. Ошерова). Вергилий в качестве почетного украшения героев упоминает венки из "материнского мирта" (напр., Георгики, I, 28).

7 Священная дубовая роща, окружавшая Додонский храм Зевса в Эпире. Жрицы давали предсказания по шелесту дубов, красота и величие которых стали нарицательными.

8 История любви Смилаки и Кротона (а не Крокуса — Croco, как у Колонны) упоминается в "Метаморфозах" Овидия (IV, 283).

9 Колонна связывает искусство топиария, фигурной стрижки деревьев и кустарников, прежде всего с кипарисом, потому что о пригодности растения к такому использованию пишет Плиний (XVI, 140). Связь смолистых растений с Вулканом, видимо, объясняется их дымным горением (Ariani-Gabriele. P. 985).

10 Сведения о кедре, приводимые Витрувием (II, 9, 13).

11 В данном случае — древнеримская богиня страшных снов, одна из ипостасей Гекаты.
12 "Видеть отрадно Китор, волуемый рощами буксов" (Вергилий. Георгики. II, 437). У Колонна — Кифера (Cytere) вместо Китор (Cytorum).

13 В романе, как и в европейской садовой практике, основным материалом для топиария является самшит (bux, Buxus sempervirens, самшит обыкновенный).

14 Авторы последнего итальянского издания считают, что Колонна сделал тис, пригодный, согласно Плинию, для изготовления луков, материалом для оружия Купидона ради создания метонимии amore/amare (любовь/горечь) и противопоставления белых и красных его плодов (Ariani-Gabriele. P. 986).

15 Слово phylire по-гречески означает липу.

16 Миф о Филлиде и Демофонте связывается с греческим словом "phylla" ("лист") в комментарии Сервия к пятой эклоге Вергилия (Ariani-Gabriele. P. 986-987); видимо, эта книга и послужила источником для автора романа.

17 Еще одно обращение автора к "Естественной истории" Плиния Старшего (XV, 93).

18 Неизвестное африканское дерево; Плиний (XII, 103) называет его metopa и сообщает, что его тягучая смола (камедь) именуется аммониак (lacrima hammoniacum, слезы аммонические) поскольку добывается в оазисе Аммониум (Hammonium).

19 Эпитет восходит к данному Макробием толкованию имени Herakles как соединения слов Hrax (aeris, небесный) и kleos (gloria, слава), то есть "слава небесная"; на этом основании он утверждает, что "Геракл есть солнце" ("Herculem solem esse"; Сатурналии, I, 20, 10; Ariani-Gabriele. P. 988).

20 Колонна употребляет латинизированное слово clausura, claustra (огражденное место, крепость).

21 "Tragope et tragelalphi". Сведения, взятые у Плиния (X, 136; VII, 120), касаются мифических животных: трагопана, "Пана-козла" — птицы, которую отождествляют с большим беркутом, и козлооленя. Вероятно, Колонна включил первое из существ в список зверей по сходству названий. Помещение в круг животных, обитающих на острове Венеры, "свирепых единорогов" намекает на аллегорические образы позднего Средневековья, связанные с жизнью в Раю единорога-Христа, очищающего своим рогом источник жизни.